Три жизни Михаила Шнейдера
Конечно, мы давно знали Михаила Шнейдера как талантливого фотографа, но пристальное внимание на него обратили лишь когда он написал о своих впечатлениях от книги продюсера нашего сайта Михаила Камалеева «17 оргазмов весны». Мы пригласили Михаила Григорьевича на интервью — и он быстро принял приглашение. Как выяснилось, у него не одна интересная тема для разговора, а сразу три, ведь в жизни ему удалось попробовать себя в разных профессиях…
«Каждый кадр – это автопортрет»
— Интересоваться фотографией я начал с детства, когда отец, сам всю жизнь бывший фотолюбителем, давал мне «Зенит», а потом как-то подарил «Смену». Но это, конечно, никак не относится к моей сегодняшней фотографии. Настоящий интерес у меня появился лет в 25-26. Потом все начали покупать простенькие плёночные камеры, на которые можно было снимать, ничем не заморачиваясь, просто нажимаешь и снимаешь.
— То есть тогда не выставляли диафрагму и тому подобное?
— Нет, это же «мыльница»! Пощёлкал — и отдал плёнку в проявку. Даже на тот момент это не было попыткой что-то создать — просто фиксация житейских моментов. Где-то в начале 2000-х появились цифровые камеры, и меня к фотоискусству потянуло чуть активнее. Первая цифровая камера, с которой я сделал свои фотографии, у меня появилась в 2011 году. Я чистый продукт цифровой эпохи. Я искал камеру, которая делает максимальное число кадров в секунду (это связано с моей спортивной карьерой), и выбор пал на Sony. У них уже тогда была технология полупрозрачного зеркала, которое в момент съёмки не поднимается — происходит экономия времени. Делая выбор бренда, ты ведь сразу обрастаешь оборудованием, менять которое потом проблематично. Только потом я понял, что, по сути, в линейке топов камеры одинаковые по функционалу, вне зависимости от бренда. Гораздо большее влияние на рисунок, на геометрию кадра оказывает объектив. Даже на слабеньких камерах с качественным объективом можно получить хорошие кадры.
— Не так давно мы видели вас за работой на музыкальном фестивале Intersection of Music, вы там фотографировали на лету. Многие из этих кадров получились хорошими?
— Это неважно.
— В смысле?
— Из них получились несколько интересными и штуки три — совсем интересными. Я не то, чтобы самокритичен. Есть очень хороший рецепт, по-моему, от Игоря Гаврилова, как стать большим мастером. Он говорил: «Не выставляйте говно». На это его спрашивают: «А как узнать?». Он отвечает: «А вы знаете, что это говно. Вы можете снимать изредка по одному кадру, можете снимать очередями или без остановки. Но потом вы точно определите, что не получилось. Не надо выставлять говно!». Другой большой мастер Георгий Пинхасов мне сказал при встрече: «Не надо стремиться снять десять кадров и оставить четыре. Сними тысячу и оставь один». По статистике — в камерах остаются сведения, сколько всего снято — у меня на все камеры отснято от 400 до 500 тысяч кадров. Из них примерно 200 таких, которые остались в моём портфолио. Из тысячи кадров остаётся один, за который не стыдно. Фотограф снимает то, на что упал его взгляд, то есть сумму своих взглядов, своего культурного и интеллектуального опыта. Есть очень точное выражение: «Каждый кадр – это автопортрет». Каждым кадром фотограф рассказывает о себе, рассказывает, что он заметил, а какая камера это снимает – практически не важно. Фотограф снимает то, что он готов заметить, то, что его цепляет, и не обязательно только с положительной стороны.
— Вы серьёзно отбираете свои фото. А если это заказ? Нельзя же клиентам отдать три снимка…
— А я не работаю на заказ. Вернее, работаю только в том случае, если человек изначально согласен на моё видение, мою подачу. Я иногда снимаю свадьбы – два-четыре раза в год, — если кто-то из знакомых просит, говоря, что устраивает мой стиль. А стиль у меня такой: свадьба идёт своим чередом, я ни во что не вмешиваюсь, но ничего и не упускаю. Может получиться, может — нет. Но даже с близкими друзьями я всегда подписываю договор, один из пунктов которого – заказчик ознакомлен с работами фотографа и согласен с его творческим стилем. Я страхуюсь от общения с привередливыми, недовольными, борзыми клиентами… Я вообще страхуюсь от общения с клиентами и стараюсь, чтобы те, кого я снимаю, были моими друзьями. Я должен их понимать, их чувствовать, и тогда всё идёт, как надо. Они не должны даже пытаться мне диктовать, так как большой процент качества даёт именно настроение, если кто-то пытается внести своё, получается диссонанс. Одно-два вмешательства – и драйв уходит, это же эфемерное ощущение. Я вообще отношусь к фотографии как к искусству.
— Фотография приносит вам деньги?
— Нет. Иногда появляется небольшая мелочь, но это не постоянно. Я не ищу заказы, основной заработок у меня другой. Я ношу с собой камеру каждый день. Что-то мелькнуло – нужно щёлкнуть, а уже потом навести камеру. Но если что-то чувствуешь, нужно обязательно сразу зафиксировать…
— За полгода существования нашего сайта у него уже появились свои герои. Вы читали статьи. Кто из персонажей вам близок? Кого вы знаете?
— Я считаю, что Паша Солдатов – гений. Лично у меня нет в этом сомнений. Он разносторонний, интересный, глубокий настолько, что иногда мне кажется: его ровесники не вполне могут его сейчас оценить. Мне он нравится как режиссёр. Я был у него на двух последних спектаклях, видел его как организатора, видел, как он сам читает стихи. Как режиссёр мне нравится руководитель «Молодёжного театра» Алексей Храбсков-Вольный. Я два раза ходил на его спектакль «Маленький человек с большим сердцем», смог там поснимать. Один кадр оттуда занял первое место на фотоконкурсе «Сушка» — момент, когда герой швыряет бумажку… Насчёт самого «Молодёжного театра», я считаю, они нашли удачную форму подготовки актёров – театральную импровизацию. Это совершенно уникальная игровая форма: они выходят и с листа играют любую сцену. Я раньше много фотографировал театральные постановки. Несколько фотографий отобрал и повёз на портфолио-ревю Владимиру Вяткину, это легенда российской фотожурналистики. Он их посмотрел и говорит: «Ну снято, отработано… Но смотри, эмоции здесь играют актёры, сцену выстраивает режиссёр, свет ставит постановщик света, а где твоя работа?». После этого сама ценность театральных съёмок потерялась, я перестал это делать, потому что работы фотографа там ноль.
— Но вы же фиксируете момент, настроение…
— Большая часть работы сделана не мной.
— А кто может это сделать, если не фотограф?
— Но ведь это видят пятьсот человек каждый вечер. Нет подвига в том, чтобы снять то, что видят пятьсот человек каждый вечер. Вообще, я считаю, что не обязательно гоняться за кадром. Гоняясь за кадром, чаще всего не успеваешь. Надо стоять в месте события, наблюдать, и что-нибудь непременно увидится. Другой человек, находясь в этом же месте, снимет что-то другое. Но ты не можешь одновременно оказаться и там, и здесь, и поймать всё.
«Когда мне говорят, что знают моего папу, я всегда отвечаю: «Премного вам сочувствую»
— Мне бы хотелось спросить про вашу фамилию. Откуда ваши корни?
— У меня немецкая фамилия. Предки приехали в Россию в 18 веке – это еще екатерининский «завоз»! В семье по-немецки уже давно не говорят, но, возможно, какие-то характерные черты остались. Фамилия узнаваемая в Ульяновске – мой отец Григорий Шнейдер всю жизнь работал врачом, он травматолог-ортопед. Если при знакомстве мне говорят: «О, мы знаем вашего папу», — я всегда отвечаю: «Премного вам сочувствую» (улыбается). Если они знают папу, то непременно что-то ломали, вывихивали или попадали в ДТП. Отец вышел на пенсию только в феврале этого года со стажем около 60 лет. Всю жизнь он проработал на этой специальности, и люди с осложнёнными переломами рано или поздно попадали к нему. Когда он ушёл на пенсию, знакомые сокрушались, что теперь не у кого лечиться. Конечно, в последние годы ему работать было сложнее, но он продолжал консультировать. Мне многие говорили: слушай, давно лечусь, десять врачей прошёл, но впервые со мной по-человечески поговорили. Я с детских лет бывал у отца в больнице – он работал в ЦГБ. Тогда врачи постоянно собирались вместе, ходили друг к другу в гости, я этих людей, которые бескорыстно, не щадя себя, лечили людей, знаю всю жизнь. Сейчас, когда я читаю про врачей, которые вовремя не приехали к больному ребёнку, не положили кого-то в больницу, я понимаю, что это совсем другая страна. Не люди другие, а страна другая.
— В жизни бывают спорные ситуации, когда человек становится свидетелем какой-то трагедии, например, ДТП. Я всегда думаю, что он должен делать в такой ситуации – снимать и фотографировать или оказывать первую помощь пострадавшим?
— Смотря кто этот человек. Фотокорреспондент должен донести до читателей информацию о том, что произошло, в этом нет сомнений. А очевидец, естественно, должен помогать пострадавшим. Он может сделать одну фотографию для подтверждения несчастного случая – это займёт две секунды. Сейчас профессия фотокорреспондента низведена. Если вы посмотрите кадры старых фотожурналистов, они имеют все признаки художественного произведения: выверенные, выточенные, скомпонованные. Сейчас – просто навели, щёлкнули. Никто не может предсказать, какой будет фотография через 10-20 лет, потому что этот взрыв количества цифровых устройств делает совершенно новое состояние фотографии. Каждый может в любое время что угодно взять и сфотографировать. Хорошей фотографии становится меньше среди общей массы.
— Чего вам не хватает в Ульяновске?
— Чего-то необычного. Мне понравился ночной спектакль «Молодёжного театра» «Хранители луны», они его показывали на улице на «Ночь музеев». Я там буквально десяток кадров сделал, но хорошо запомнил. То, что проходит каждый месяц, неинтересно снимать. Мне интересна вся творческая среда, менее интересен бизнес и модная тусовка, потому что там больше пафоса. Наш Ульяновск любит растопырить пальцы… Понятно, хочется прозвучать, но это не всегда делается уместно.
— Какие места вас вдохновляют? Есть ли у вас «место силы»?
— Думаю, что местом силы я могу назвать скорее не конкретное географическое понятие, а те места, где получается без помех прикоснуться к природе, архитектуре, событию, истории, какой-то личности… Те места, где включается эмоциональное восприятие мира, где ничто или почти ничто не отвлекает от общения с этим явлением. Пожалуй, именно в таких местах хочется жить и творить. При этом наличие людей далеко не всегда мешает или помогает, если место вызывает отклик – это становится не очень важным, я могу уединяться с собой, до известного предела, конечно… И, конечно же, когда вокруг орёт, сверкает и ходит назойливая безвкусная реклама – не до общения с собой, такие места хочется поскорее покинуть, как кошмарный сон. В Ульяновске, на мой взгляд, уникален старый квартал – между улицами Ленина и Льва Толстого. Его бы закрыть для машин, пустить по нему конку, старый трамвайчик – и он будет радовать горожан и туристов. Это всё реально, не так давно я побывал в Свияжске, это большой остров в Татарстане. В своё время там была разруха, но президент РТ Минтимер Шаймиев кинул клич по предприятиям, каждое взяло по одному дому и восстановило. Всё сделали по единому проекту, смотрится изумительно. Мне кажется, в квартале, который принадлежит заповеднику «Родина В.И. Ленина», хорошо было бы сделать что-то подобное, ведь лет через 20 он может развалиться. Пока в городе нет ни воли, ни силы, ни средств на его преображение.
«Надумаешь научиться быстро бегать, позвони, я помогу»
— В детстве я много болел, мне было нельзя бегать, прыгать и скакать. Первые два года в школе я даже был освобождён от физкультуры. Но меня лечил отец, и к третьему или четвёртому классу всё прошло практически бесследно, я смог ходить на физкультуру, и мне это, естественно, понравилось. Я занимался в нескольких школьных секциях, а к седьмому классу появилась идея фикс (у меня всегда бывают грандиозные идеи: в детстве я хотел стать космонавтом!) – я буду бегать марафон. Толчком к этому стало не спортивное соревнование, а книга Станислава Лема «Магелланово облако». Там есть такой эпизод, что герой перед отлётом в другие галактики выигрывает марафонский забег. Мне понравилось описание, и я решил бегать марафон. Я заявился на Ленина, 94 – там было общество «Спартак». Я пришёл и выпалил: «Здрасьте, я хочу бегать марафон, возьмите меня в какую-нибудь секцию». Там сидело трое мужчин и одна женщина, они сразу засмеялись, и мужчина сказал: «Галя, это к тебе». Галина Ивановна Салмина стала моим первым тренером, она сама была многоборкой, и нашу группу учила всему. Мы бегали барьеры, метали копьё и диск, прыгали в длину и высоту, толкали ядро… После такой подготовки у кого-то «прорезалось» одно, у кого-то – другое. Ребята расходились по разным видам спорта, а у меня постоянно были длительные пробежки, кроссы по 30-40 минут. Я бегал средние, потом длинные, потом очень длинные дистанции, до марафона добрался после службы в армии – в 1990-х годах. Мне чуть-чуть не хватило до норматива «мастер спорта». Мою жизнь в спорте помимо первого тренера, направили три человека — Владимир Григорьевич Мендельсон, настоящий Учитель физкультуры в моей школе №11, и тренеры по бегу на длинные дистанции Михаил Анисимович Горелов и Николай Дмитриевич Карпов…
— Но ведь потом, насколько я знаю, вы сами стали тренером…
— Большую часть я тренировался самостоятельно – читал, анализировал методики, смотрел, что подходит, что не подходит. Где-то в 1996 году я встретил в тире свою знакомую, Марину, которая тогда занималась морским многоборьем. Она пожаловалась, что у неё не получается быстро бежать один из видов многоборья — 800 метров. Я был молодой, самонадеянный, говорю: «Надумаешь научиться быстро бегать, позвони, я тебе помогу». И забыл об этом разговоре. А Марина – очень закрытый человек, интроверт, и решения у неё зрели долго. Через три недели она мне звонит и спрашивает: «Миш, когда тренировка?». Я сам куда-то готовился, но отказать ей уже не мог. Она стала моей первой ученицей. Я проводил вечера за литературой, анализируя, что происходит на дистанции 800 метров, изучал методики. Мы взяли за основу английскую систему тренировки с большим объёмом силовых упражнений, интенсивным аэробным бегом, в своём морском многоборье в ближайшие три года Марина не проиграла ни одних соревнований, трижды выиграла Чемпионат России и, если не ошибаюсь, трижды взяла с командой Кубок мира. Он, конечно, тогда был смешной – условно назывался «Кубком мира», потому что туда приезжали украинцы, слабенькая команда из Германии и три или четыре российские команды. Однажды Марина рассказала мне, что её пригласили в свою команду люди с Черноморского флота, из Севастополя. Там морское пятиборье, которое немного отличается от многоборья, там контракт, стабильная зарплата. Я посоветовал ей согласиться, потому что в Ульяновске у неё особых перспектив не было. Она поехала туда на просмотр, на отборочном туре она почти всё выиграла, единственное, с чем у неё были проблемы – плавание в ластах. Она не смогла найти подходящих по ноге ластов – обула детские пластиковые и в них заняла второе место. «Ты же учил, что пофиг в чём выигрывать», — говорила она. Сейчас Марина чемпионка мира в морском пятиборье, а в феврале или марте следующего года уже завершает свою карьеру в спорте.
— Откуда приходили ученики?
— Чаще всего учеников мне приводили знакомые, на консультацию. У меня и по своему спортивному опыту было понимание, что если человек хочет чего-то добиться, он должен поставить цель, и тогда нет границ. При большом старании можно добиться любых результатов. Типичная ситуация: приводят девочку, посмотри, куда её отправить. Она рассказывает, что занимается в группе спринтеров, но ей это не даётся, она невысокая, но выносливая… Тренер же зарплату получает в зависимости от числа учеников, ну бегает и бегает, её не выгоняют. Здесь большая проблема личная, моральная — человеку нужно сказать: бросай эту чушь. Если хочешь по-настоящему заниматься, приходи, но мне понадобится все твоё усердие, всё твоё время, все твои ресурсы. Тот, кто действительно хочет, говорит «да». А ведь на многих в спорте не обращают внимания, в этом – беда нашего детского спорта. Раскрыть талант – я уверен! – можно в каждом.
— Бывает же так, что ребёнок совсем не способен к спорту?
— Я занимался не с детьми, а с подростками с 14-15 лет. Но уверен, что не бывает такого, чтобы у ребёнка не было каких-либо склонностей. Их нужно открывать. У него должен быть собственый импульс для начала занятий. Когда он придёт в спортивную группу, он получит общефизическую подготовку, в этом процессе грамотный тренер сможет увидеть предрасположенность ученика: скорость, выносливость, координация… Очень часто даже большие спортсмены начинают не в том виде спорта, где достигают успехов потом. Я работал с такими учениками, когда сформирована устойчивая личность. Всё, что делается, должно идти от чёткого убеждения: я хочу! Хоть мир вокруг рухнет, но я приду на тренировку. Десять лет я работал тренером, и за это время у нас отменилась одна тренировка – когда случилась серьёзная авария на Балаковской ГЭС, мы опасались, что ветром к нам какую-нибудь гадость принесёт. И ещё одну тренировку мы сократили – был мороз под 40 градусов. И это всё. Даже на новый год, 1 января, учеников собирали в спортзале на тренировку. Она была несложной, конечно, но необходимо было тренировочный процесс поставить в своё русло. Не поставишь 1 января, они и 2 будут разобраны. Не поставишь 2 января, они до 5 будут разобраны. Праздник может продолжаться бесконечно. И чем раньше начинаешь тренировки, тем лучше всё идёт дальше. Из тех, кого ко мне приводили, практически все в школе успешно учились. Это ещё один критерий для перспективности спортсмена – он должен обладать самоорганизацией и соблюдать распорядок дня. Если человек плохо учится, в спорте у него шансов нет. Знаете, сколько часов в неделе?
— …
— В неделе 168 часов. И если их на бумажке расписать, что на что уходит, выявляются огромные резервы. Мои ученики прекрасно учились, заканчивали вузы с красными дипломами, при этом проводя по две тренировки в день, выезжая на сборы и соревнования. У меня тренировался Сергей Коннов, в начале 2000-х равных ему на дистанции 800 метров в Ульяновске не было. Сергей жил в Новом городе, учился в политехе, на радиофаке, это сложнейшая специальность. По три часа в день он проводил в транспорте. Может быть, дважды за пять лет, что он у меня занимался, я услышал, что у него есть учёба. Обычно он на все соревнования ездил, а проблемы в вузе решал сам. Ни одной бумажки, что он будет на соревнованиях, например, я ему не выписал! Потом приносит красный диплом бакалавра. Я спрашиваю: «Что дальше?» — «А дальше ещё два года учиться». Через два года приносит красный диплом магистра. В принципе, такими были практически все мои ученики. С двоечниками я просто расставался.
— Чем я всегда горжусь даже больше, чем успехами в спорте, тем, что ученики повырастали и состоялись в жизни. Стали интересными людьми. Не всегда со спортсменами расстаёшься по-хорошему, бывает всякое, но стержень у них есть. Интересной у меня была и последняя ученица. Коллега посоветовал мне взять двух студенток педуниверситета, которые «переросли» его группу. Одна из них более выносливая, рослая, я сразу понял, что средние и длинные дистанции – это её. А вторая была для меня загадкой, в чём её талант, я не понимал. Она старалась, но длительную пробежку не тянула. Однажды я поставил её бежать коротенькую дистанцию с ускорением вместе с парнями-суворовцами. И она их сразу обогнала! Я подумал и сказал ей: «Таня, у меня есть к тебе предложение – давай попробуем сбегать 60 метров». Я всегда тренировал «средневиков» — дистанции от 800 метров. 60 метров – это спринт, там низкий старт, всё совсем другое, и взяться тренировать спринтера — всё равно, что перейти в плавание, например. Я и сам спринт не бегал, и не тренировал, но у меня всегда были хорошие учебники, литература, да и интернет уже в те годы был доступен, так что методических материалов хватало. Первый же забег, в котором я ей предложил поучаствовать, она выиграла, попала в полуфинал тех соревнований, и только случайность помешала выйти в финал. Я понял, что у неё необычайная спринтерская «взрывная» одарённость, особая структура мышечного волокна. Я с ней работал около четырёх лет. Уже весной следующего года девушка вошла в сборную УлГПУ, хотя училась не на спортивном факультете, а на естественно-географическом.
— Не жалеете, что отошли от спорта?
— Конечно, это было интересное время, и спортсмены старались, и я вкладывался на все сто. Я отправил Татьяну в Москву и понял, что спорта мне уже достаточно, за 30 лет хватило. На максимуме всегда сложно жить. Я знал, что таких спортсменов, какие у меня были за эти пятнадцать лет, становится всё меньше и меньше. Сам я свой последний марафонский забег совершил осенью 2003 года в Казани, а незадолго перед этим с командой УВД мы съездили на чемпионат МВД по кроссу и служебному двоеборью в Красноярск. Я занял там третье место в двоеборье и, на удивление, получил также отдельную грамоту за третье место в стрельбе. Всего это получается 20 лет своих выступлений и 15 – тренерских. Я, не кривя душой, говорю, что это была целая жизнь – насыщенная, полная и разная. Иногда я чувствую себя старым, иногда – мудрым, но всегда – счастливым.
«В районной не редкость ни 15, ни 20, ни 25 вызовов за сутки. И в жаркие периоды бойцы караула из машины могут не вылезать целыми днями»
— В пожарную охрану я пришёл на должность пожарного, с неё начинают практически все. Отучился три месяца в учебном пункте и первые 10 лет проработал в пожарной части при патронном заводе, тогда она имела номер 6 (сейчас — №20). Я работал там под руководством Мансура Ахатовича Идиатуллова, очень уважаемого человека. Но я, наверное, не смогу перечислить всех людей, которые помогли мне в работе. В пожарной охране все как одна семья. Эта семья растёт, дети вырастают, становятся родителями, у них появляются свои дети, дедушки уходят на пенсию. Кстати, пенсионеров никто не выгоняет, они приходят, их радостно встречают: иди посиди на своей машине, иди полежи на своём топчане (улыбается). Вот это чувство домашнего трогательного отношения все 23 года моей службы было со мной. Куда бы я ни пришёл, люди всегда между собой знакомы, всех знаешь, в любой части тебе рады.
После 10 лет на патронном заводе я перешёл в пожарную часть №2, знаменитая «двойка», знаменитая Киндяковка. Это были изумительные 10 лет. Именно там я стал начальником караула, там получил свою первую звезду, дослужился до капитана. В принципе, наверное, там я до конца прочувствовал, что значит – быть пожарным. Потому что раньше я работал в небольшой объектовой части, она несёт вспомогательную нагрузку. Приезжаешь вторым номером: подкинуть водички или слить водички… Работать в дыму и в огне тоже приходилось, но только во второй части я понял, насколько районная часть отличается от объектовой. В районной не редкость ни 15, ни 20, ни 25 вызовов за сутки. И в жаркие периоды – конец апреля-начало мая – новая трава ещё не выросла или стоит сухая, бойцы караула из машины могут не вылезать целыми днями. Возвращаются в часть, по пути заправляются водой (по правилам, вода должна быть всегда), и снова выезжают на вызов. Пообедать удаётся не всегда! Бывало даже, что со сковородкой садились в машину. Это разовые случаи, конечно, когда люди целый день катались и совсем не успевали поесть. Зимой к работе добавляется холод – вся одежда, естественно, мокрая, сменной – максимум один комплект. В машине можешь немного отогреться – и снова едешь на вызов. 10 минут даётся на восстановление работоспособности. Через 10 минут начальник караула докладывает: техника в расчёте, аппараты заправлены воздухом, караул готов к выезду. В таком режиме у меня прошли следующие 10 лет. Потом около года я пробыл начальником караула в седьмой пожарной части, на УАЗе. И был переведен в Службу пожаротушения (СПТ) — оперативный штаб гарнизона, он считается элитным подразделением. Там всего 15 офицеров – четыре смены по трое, резервная смена – двое и начальник. Это такое подразделение, куда нет постоянного набора. Служба пожаротушения руководит всеми основными направлениями боевой подготовки в гарнизоне, подбирает себе сотрудников, обновляя состав, из начальников караулов и частей. Там работают самые «прожжённые», опытные и не слишком много пьющие. Абсолютных же трезвенников в пожарной охране обычно не бывает…
— Психологически сложная работа?
— Нет. Просто зимой — очень холодно. Тушение пожара может продолжаться и 3, и 5, и 8 часов где-нибудь на морозе и ветру, в деревне без воды, когда вода — подвозом из другого населённого пункта. Тухнуть огонь не хочет – в сильный мороз вода быстро застывает, скатывается шариками. А после того, как горение потушено, идёт разборка и так далее… Караул могут поменять утром прямо на пожаре. И после нескольких часов в промороженной одежде настоятельно хочется 100 грамм чего-нибудь крепкого, это сразу отпускает. Считается вполне эффективным средством от простуды, как правило, после такого пожарные не болеют.
— Чем руководящая должность отличалась от всего, что вы делали раньше?
— Я занимался организацией газодымозащитной службой (ГДЗС). Основная задача у пожарных – спасение людей. При этом добраться до пострадавших бывает очень сложно — на пути огонь и дым, иначе — непригодная для дыхания среда. В дыму пожарный работает в дыхательном аппарате на сжатом воздухе. Стандартный баллон имеет объём около 7 литров, давление в нем – до 300 атмосфер. Таким образом, в баллон входит примерно 2 тысячи литров воздуха. Воздушные баллоны заправляются в частях либо в отдельном подразделении – базе ГДЗС, базы бывают и передвижными, на автомобиле, что обеспечивает заправку баллонов непосредственно на пожаре. В Ульяновском территориальном гарнизоне около 40 федеральных пожарных частей, в них работает примерно 960 газодымозащитников — пожарных, имеющих допуск к работе в непригодной для дыхания среде. В эксплуатации находится около 600 аппаратов (по одному на двоих, плюс часть резервных), учебный пункт, базы ГДЗС, автомобили-дымососы. Выстроена четкая система подготовки газодымозащитников, и их аттестации, медицинского освидетельствования. В течение службы пожарные постоянно проходят практические занятия с аппаратами, чтобы навыки не терялись. Всем этим хозяйством пришлось мне заниматься. Бывший руководитель спросил меня: «Возьмёшься?». Я ответил: «Какие проблемы!». Почти тысяча человек, 600 аппаратов, 38 частей! (улыбается). И последние 2,5 года в пожарной охране я организовывал и поддерживал в нужном состоянии газодымозащитную службу. В каждой пожарной части начальник смены №1 – ответственный за ГДЗС. Все они были мне лично знакомы, проверены на пожарах и занятиях, и не по разу.
Один из самых интересных моментов — соревнования звеньев. Ежегодно в гарнизоне проводится большое учебно-тренировочное мероприятие – гарнизонный смотр-конкурс газодымозащитной службы. В шутку он называется «Большая скачка в дыму». Представьте: задымлённый участок подвального помещения, длина трассы до условного пострадавшего – примерно 50 метров. Это сложная трасса, с поворотами, дверями, без света, и полностью задымлена. Участникам даётся команда «марш!», звено из 3 человек в дыхательных аппаратах должно пройти сквозь дым, найти и вынести пострадавшего, действовать по всем правилам, но при этом показать минимальное время спасения «пострадавшего». От каждой пожарной части и от каждого отряда выставляется на эти соревнования одно звено — из наиболее подготовленных сотрудников. Спортивное соперничество пересекается со служебным и эмоции обычно невероятно высоки! За небольшое время, что я руководил службой, мне удалось переломить, заметно сдвинуть к лучшему отношение к подготовке газодымозащитников, в том числе — и у начсостава. В «Большой скачке в дыму» с удовольствием участвовали и руководители подразделений, а их подчиненные, видя своих командиров, работающими наравне с ними, уже никогда ни про себя, ни в слух не думали: а умеешь ли ты это сам…
Но всё шло своим чередом, в 45 лет я вышел на пенсию – по выслуге лет. И началась новая жизнь.
— Наверное, я бы ещё добавил: всё, что я делал в своей жизни, я делал с душой, со страстью, не максимум на 100 процентов, а минимум на 100 процентов. По этой причине получалось всё успевать, всё совмещать и одновременно прожить несколько жизней. Сейчас я живу точно так же – отдаваясь искусству фотографии всей душой и очень эмоционально. Но об этом я уже рассказал вам.
Фото Михаила Шнейдера
