Сила Вольного. Алексей Храбсков об иллюзиях, преградах и бесконечной любви к театру
Мы с Лёшей Храбсковым знакомы чуть ли не 20 лет — с ранней юности, которая у нас обоих прошла в драматическом театре. Только он там учился на одном из первых актёрских курсов, а я просто проводила свободное время и писала статьи о театре. Казалось, тогда я перебывала на всех премьерах, посмотрела всё, что только можно, и остыла к театру на последующие годы.
Но и сейчас я продолжаю следить за тем, что происходит у служителей Мельпомены, издалека. Одним из ярких событий последних лет стало появление в городе «Молодёжного театра», о таком мы с Лёшей в нашей юности и мечтать не могли. Чтобы создать его, необходима определённая сила. Сила воли.
Хочу сразу оговориться, я знаю Алексея под фамилией Храбсков, но несколько лет назад он взял звучный псевдоним — Вольный. О его истории он рассказал мне в этом же интервью, читайте ниже. И именно это определение характеризует его как нельзя лучше, а «воля» — слово, которое он очень часто использует в речи. Возможно, даже неосознанно.
«Впереди большая война»
— Почему у нас пока не получается работать в здании кинотеатра «Художественный»? Во-первых, там есть проблемы юридического плана. Во-вторых, само помещение давно не эксплуатировалось, было запущено, и на данный момент оно нам по праву оперативного управления не принадлежит. Идёт процесс ликвидации прежнего собственника – ООО «КВЦ «Художественный». Это долгий процесс, он предполагает расплату с кредиторами, несколько месяцев будет проходить подведение всяких балансов с налоговой, всё непросто. Затем это здание должно перейти нам в оперативное управление, на правах государственного владения. Это всё случится не раньше сентября этого года. Но чтобы мы вошли в права, здание должно соответствовать современным нормам эксплуатации. На данный момент ведётся его техническое обследование. Уже по предварительным итогам ясно, что в одном месте есть аварийная ситуация, где-то – просадка фундамента. А само помещение должно быть рассчитано на современные требования – это требует разработки проекта, серьёзных вложений… А в этом году деньги нам не выделят, надо вставать в очередь на следующий год, доказывать Законодательному собранию области необходимость этого. Впереди большая война.
— В идеале оттуда хотят убрать всё кинооборудование?
— Нет, в идеале, наоборот, хотели совместить театр и кино. Но ведь научно-технический прогресс никуда не делся, и то оборудование, которое там установлено, элементарно устарело. Для функционирования кинотеатра нужно покупать новое, это миллионы вложений, а окупаемость зала маленькая, там всего 230 мест. Естественно, конкуренцию с мультиплексами «Художественный» не выдерживает. Мы не сможем выжить вместе с кинотеатром хотя бы потому, что там не предусмотрены гримёрки, а артистам они необходимы. Я должен предоставить своим сотрудникам рабочие места. Это, казалось бы, простые вещи, но они требуют принятия серьёзного решения. В перспективе всё могло бы быть… как это говорится: «Любой каприз за ваши деньги» (улыбается).
— Получается, что сейчас вы вынуждены арендовать другое помещение (в здании ГПИ-10 – прим. ред.)?
— Конечно, мы его арендуем не за свои деньги. Нам помогает Министерство молодёжного развития области. Мы себя содержать не можем: аренда стоит 150 тысяч в месяц, мы зарабатываем 120 тысяч… Нам в этом году из бюджета было выделено 20 млн рублей для 69 штатных единиц. Для старта, что называется. Из этой суммы мы ничего не могли потратить на новые постановки, мы их ставим с очень скромными затратами. На будущий год мы запросили из бюджета сумму, вдвое большую. Одобрят её или нет, пока непонятно.
— Ребята готовы работать на энтузиазме? Не хотят сорваться и покорять московские театры?
— Они всё это время работают на энтузиазме. Конечно, в Москву сорваться можно в любой момент, но не очень-то нас там ждут. Всё-таки в «Молодёжном театре» собираются те, кто готов работать здесь, в Ульяновске, для кого важнее синица в руках, а не журавль в небе. Для меня это тоже кредо, потому что мы сами должны строить свою судьбу… Закон диалектики никто не отменял: количество переходит в качество, если мы будем много работать, то обязательно найдём своего зрителя, своё звучание – и с другой стороны попадём в Москву (улыбается).
«Кто-то получал 2 тысячи, кто-то – 500 рублей в месяц, и всё это мы делили на общие нужды»
— Вы в «Молодёжном театре» лихо экспериментируете с формами и форматами спектаклей…
— Да, 29 июня наш спектакль «Кеды» прошёл на большой открытой площадке, и это дало нам потрясающий результат, на который мы не рассчитывали. Этот показ – наш совместный проект с «Ночной мэрией» Ульяновска. Мы очень боялись, что драматическая игра будет смазана тем, что ребята должны работать с головными микрофонами. Это, как мне казалось, уничтожает особую неповторимую атмосферу, которая возникает в зрительном зале. Но нет, этого не произошло. Ночь, темнота, зрители в пледах… Микрофоны ребятам не помешали: у нас хорошая школа, мы два раза организовали новогоднюю кампанию в Мемориале — ставили большие представления и так же работали с микрофонами. Спектакль не потерялся, а приобрёл новое звучание. У нас было необычное закрытие сезона.
— Давай вернёмся к началу. «Молодёжный театр» появился в Ульяновске в 2016 году, но до этого, наверное, идея долго вынашивалась. Расскажи, насколько было трудоёмко и страшно начинать.
— Страшно – это точно. Я всегда за новые начинания, так мне сама жизнь подсказывает. Я причастен к первым шагам Театра юного зрителя (NEBOLSHOY театр — прим. ред.) и к созданию студии Enfant Terrible, которую мы открывали вместе с Дмитрием Аксёновым. Но потом наши дороги разошлись, я сделал упор на педагогическую деятельность, но там тоже были сложности. Есть мнение, что актёров выпускают и так больше, чем их требуется. Но ведь мы-то работаем для региона, наша потребность ещё не закрыта, в частности, потребность населения в театре для молодёжи. Кстати, название и специализацию предложили сами ребята, я им не навязывал. Они мне объяснили, что в городе просто нет такого театра. Я возражал, что молодёжный репертуар есть в других театрах – в ТЮЗе, в драматическом… Но они заявили: «Мы хотим делать по-своему». Я сказал тогда: «Флаг вам в руки, но вы понимаете, что мы можем зайти куда-то не туда, а успеха сразу может не быть? Если уж взялись, надо идти до конца и всё воспринимать как препятствие, а не как событие, которое меняет цель». И такую позицию мы декларируем до сих пор. После закрытия сезона, когда они разгружались до 5 утра, носили тяжёлый реквизит на пятый этаж, они сказали, что это только препятствие (смеётся). Несмотря на это, они чувствуют себя победителями, видят, как меняется мир, как меняется отношение к ним. В наше время театры закрывают, а не открывают!
Я сейчас исполняю обязанности заведующего кафедрой актёрского мастерства в УлГУ. И студенты всегда могут пройти практику в «Молодёжном театре», они получают на 300% больше практики, чем это было у нас, например. Мы жили в некоем закрытом мирке, каждый курс – это отдельная среда. Мы заканчиваем вуз – и курс перестаёт существовать. И это потерянный рай, дальше уже все разлетаются, кто куда, но некоторые остаются. С этого и начался наш театр, когда ребята сказали – давайте останемся вместе. Они готовы были потерпеть. Кто-то получал 2 тысячи, кто-то – 500 рублей в месяц, кто-то мог набрать 20 тысяч. Но всё это мы делили на общие нужды. И тогда у меня на зарплате было два человека, а остальные, как практиканты, получали какую-то копейку. Мы жили надеждой, что скоро всё изменится. У меня был выход, я хотел перерасти в некоммерческую организацию типа АНО, где можно было бы жить за счёт грантовой поддержки, но это пока не реализуется.
Есть и другая статистика: даже на гениальных курсах в профессии остаётся 3-4 человека. Надо ещё 10 лет после выпуска подождать и посмотреть, кто останется. Это как высадка в грунт – не все приживаются. Театр в реальности – это тяжелейший труд, жесточайшая конкуренция, сплошная воля, воля, воля к победе. Неизвестно, что больше заслуживает называться чемпионом – Олимпийский чемпион или народный артист. Но испытание настоящим театром не все проходят. И мои студенты, которые работают в «Молодёжном театре» помощниками режиссёра, костюмерами, реквизиторами, постигают театр изнутри, сами строят его с нуля. И тоже не все выдержали. Большинство из них приходит как в драмкружок, понимаешь? А тут идёт игра по-крупному, и во всём нужно быть сильнее других.
«Наука — самый интересный опыт, гораздо интереснее театра»
— Когда я готовилась к интервью, прочитала тему твоей научной работы – «Ритуал как педагогическое средство социализации личности в отечественной образовательной практике XX века». Про какие ритуалы идёт речь, про магические?
— Нет, там про конкретные ритуалы как средства социализации… Изучал я исследования социологов. Я совершенно не ожидал, что научная работа так меня затянет! Я человек увлекающийся, и, конечно, у меня был стереотип: то, что связано со средоточением, с погружением, это скучно. Но, видимо, это скучно для молодого человека, я-то пошёл в науку в 33 года. И тут-то у меня открылся такой голод! Я понял, что познание – то, чего мне не хватало. Под финал работы было очень сложно, сплошная воля, никакой радости открытий. Тоже нужно было победить – пройти предзащиту, защиту. Но это самый интересный опыт в моей жизни, гораздо интереснее, чем театр.
— Тебе это сейчас пригождается?
— Безусловно. Я оттуда вышел другим человеком. Я не смог бы сейчас руководить учреждением, если бы у меня не было такой школы. Первое, что я почувствовал, — это собственное невежество. У меня нет иллюзий, что я сейчас что-то знаю (улыбается). Это невозможно! Я увидел, какая громадина, какая бесконечность этот мир. Работать в библиотеках было безумно интересно! Я от себя не ожидал, что буду получать физическое удовольствие, сидя в архиве. Большую часть времени я проводил в библиотеке имени В.И. Ленина в Москве. Я человек эмоциональный, когда я вошёл в этот третий зал, — а ты там записана, да? — у меня просто брызнули слёзы из глаз. А эта огромная лестница… Это же храм. Когда я туда зашёл впервые, сразу стал звонить жене, говорю: Даша (жена Алексея, актриса Дарья Долматова — прим. ред.), ты не представляешь, что это такое! Я провёл там весь отпуск, работал с утра до вечера. Всё это время я разыскивал нужные мне книги, старался что-то отксерокопировать, чтобы проработать дома. Это научило меня тому, чего мне страшно не хватало, — владеть собой. После защиты мне казалось, что я могу ВСЁ. Было ощущение невероятной силы. Именно после этого я смог спокойно взяться за большое дело, я знаю, что если я защитил научную диссертацию, тогда и с театром мы сладим. Просто сладим! Главное, чтобы здоровье позволило, остальное — не проблема.
«…и остался рядовым Атлантом»
— А насколько для тебя важен спектакль «Маленький человек с большим сердцем»? Ты с него начался как режиссёр?
— Тут всё совпало. И многое произошло случайно. Мы дружим с Сергеем Гогиным, автором литературной основы спектакля, и как-то он прочитал этот текст мне на кухне. Я загорелся, попросил: а можно я поставлю. Как раз тогда я стал заниматься наукой, это был 2011 год, а защита у меня случилась в 2013 году. Летом 2011 года я впервые услышал «Маленького человека», но идею я не бросал, хотел сделать что-то самостоятельно. Когда я писал диссертацию, я же работал целыми днями, не выходил из-за стола, просто думал, как бы не свихнуться (улыбается). Помню, я делал классификацию ритуалов, раскладывал листы по всей комнате, но делать такую работу в тишине было сложно. Тогда я нашёл радио «Классика & Джаз», там блок классической музыки чередовался с джазовой, потом шла очень хорошая популярная музыка, английская, французская, Има Сумак, которая гремела в 60-х годах, Жак Брель, Серж Генсбур… Играет, играет, играет, и я думаю, дай-ка выпишу те названия композиций, которые мне нравятся. И в течение двух лет я постепенно собирал музыкальную партитуру «Маленького человека». Когда я стал делать спектакль, я все композиции скачал, и они очень хорошо помогают мне передать настроение и главную идею постановки.
В 2013 году я закончил писать диссертацию, и на следующий год отовсюду ушёл. Попрощался со студией Enfant Terrible и понял, что надо начинать что-то самостоятельное. Решил попробовать поставить спектакль, тем более, Сергею Гогину тогда исполнялось 50 лет, и я подумал, как удачно всё складывается. Я искренне думал, что мы сыграем «Маленького человека» раза три и всё. Но у него оказалась долгая жизнь, он идёт уже пять лет. За это время было многое передумано: кто я такой, чего я хочу. Этот спектакль — своего рода декларация для меня, декларация моей философии и мировоззрения в том смысле, что мне очень близка тема маленького человека в искусстве.
— Как у Гоголя и Достоевского?
— Конечно. Я когда-то сам задавал себе вопрос или журналисты меня спрашивали, какую роль я хочу сыграть. Мне говорили: Гамлета, наверное, хотите сыграть… Да бог его знает! Я из тех артистов, которым дайте сыграть, неважно что. Просто хочется играть. А потом я понял, что моя душа откликается, когда речь идёт про маленьких людей. В спектакле я рассуждаю о том, кто такой маленький человек сегодня. Там не то, чтобы такой посыл: живите как маленькие люди. Я, скорее, в любви им всем признаюсь. Я не сдерживаю слёз, потому что это правда. Там есть фраза, которая повторяется и в начале, и в конце: «и остался рядовым Атлантом»… Я считаю, что все мы маленькие люди. Это история не про каких-то исключительных победителей. Тогда я ещё не знал, что возникнет «Молодёжный театр», как всё дальше повернётся.
Тогда же я выбрал творческий псевдоним — «Вольный». В том смысле, что это родовая фамилия, это фамилия моего деда. Мой отец — незаконнорождённый, его биологический отец, как сейчас принято говорить, — Эдуард Станиславович Вольный, уроженец города Винница, поляк. А тогда, в 2014-ом, как раз началась история с Украиной, и своим поступком я хотел убить нескольких зайцев. Хотел примирить отца с его отцом, отдать долг памяти… Официально менять фамилию я не могу, я уже защитился как Храбсков. У отца спросил разрешения на это, он был не против, потому что тоже всегда жалел, что не носил отцовской фамилии. Между тем, дедушка Вольный был директором хрустального завода «Красный гигант» в городе Никольске Пензенской области, одного из крупнейших предприятий по производству изделий из хрусталя. Это был завод стратегического назначения, его перевели в Пензенскую область во время войны, поэтому там дедушка и оказался. Все у меня в роду по этой линии стеклодувы, и все испытывают невероятную страсть к стеклу. Мы с семьёй недавно были в Никольске, и я сыну Пете показывал музей, где есть фотография Эдуарда Станиславовича. Потом, кстати, дед уехал на Украину и там скончался, и его родственники нас не признают. Но гены никто не отменял, и кровь никуда не денешь.
«Я ей сказал: если мы провалимся, продам все двенадцать телевизоров через «Авито»
— Раз мы заговорили про семью, расскажи, насколько Даша и Петя тебя поддерживают в твоих проектах.
— Мы в «Маленьком человеке» работаем вдвоём с женой. У меня сначала была идея собрать народ и всех персонажей воплотить, чтобы артисты играли эпизодические роли. Но подумал, что это тяжело организационно. Я не чувствовал, что за мной многие пойдут, как за Данко. Пошли за мной за счёт того, что я готов впрягаться и строить театр как социальный институт или финансовую организацию, готов заботиться о животах артистов… Творчески я знал, что меня точно поддержит Даша. Она, конечно, поворчала, когда увидела дома двенадцать телевизоров и двенадцать видеоплееров. Я ей сказал: если мы провалимся, я сразу всё продам через «Авито», как и купил. Но мы не провалились — в первое же лето сыграли девять спектаклей, сразу пошёл спрос, интерес. Потом попросились с ним в драмтеатр, он там шёл на малой сцене. Теперь я хочу его играть время от времени, чтобы он жил.
— А насколько в этом случае для вас важен «Квартал»?
— Они наши первые родители, можно сказать. Ведь и «Маленького человека» мы там начинали, и «Молодёжный театр» появился там. Я в первую очередь пошёл в «Квартал» к Паше Андрееву, потому что многое слышал о нём. И он предоставил нам площадку, мы там какое-то время играли «Маленького человека». А потом мы нашим семейным театром, с Дашей, поставили ещё один спектакль — «Другой человек», — он тоже шёл в «Квартале». А потом нас с этим спектаклем Наталья Александровна Никонорова (директор Ульяновского драматического театра — прим. ред.) позвала в Копенгаген на фестиваль. Через какое-то время сама Наталья Александровна решила поставить спектакль по Андрею Платонову — и так появилось «Возвращение». В нём уже участвовал наш сын Петя. С постановкой мы тоже ездили на фестивали — в Самару и в Москву. Если сидеть в позиции потребителя: вы мне сначала условия создайте, а потом я творить буду, — получится обман. Человек, готовый творить, эти условия создаёт. А потом ему начинают помогать окружающие. Я это знаю и от Дмитрия Аксёнова, и сам это говорю всегда — пропагандирую философию борьбы. За счастье…
— Пете интересно играть на сцене? Он это делает сознательно или просто видит, что мама и папа — артисты…
— Он очень сознательно участвовал в постановках и говорил: я помогаю. Даже в «Возвращении», где у него большая роль, он считает, что не играет, а помогает, потому что у него нет образования. Недавно ему исполнилось 14, кем он будет, пока не знает. Я боюсь, как бы лишним давлением ему не навредить. Пусть сам ориентируется. Для него выход на сцену — волнительно, но он не на табуреточку встаёт, чтобы похвалили. Его захватывает происходящее, и у него есть интуиция, значит, безусловно, есть способности. Ещё он занимается у Бориса и Елены Куломзиных в киношколе. Они его снимают, даже есть главные роли. Если Петя пойдёт по пути наименьшего сопротивления, мне кажется, он выберет актёрское образование, но только потому, что хорошо знает эту профессию. Он видит, что для мамы и папы это работа, она очень интересная, но всё-таки работа, труд. Его способности разглядела Наталья Александровна, и я этому рад. А мы, родители, боимся, как бы он не ошибся в выборе. Может, он станет программистом, мы не будем против. Главное, чтобы он понимал, чего хочет.
«Всё — препятствие. Нет ничего, что бы меня могло остановить»
— Под финал я всем стараюсь задавать вопрос про поколения. Так получается, что большинство наших героев — мои ровесники, им 35-45 лет. Тебе 42. Как ты думаешь, наше поколение, оно какое? Потерянное, успешное, отчаянное…
— Я себя и наше поколение к потерянному не отношу. Я склонен думать, что каждое поколение отчасти считает себя потерянным — все по-разному. Мы тут на сломе эпох живём, другие в застое жили, третьи в войну жили… Сегодняшние молодые люди тоже считают себя потерянными, потому что нереализованные. А если говорить о моём поколении, я не буду жаловаться и жалеть никого не буду. У каждого есть он сам и его жизнь, если захочет, он её построит. Сидеть и обвинять кого-то, что я не случился, потому что они виноваты, — последнее дело. Да, нет никого, кто сейчас бы всё принёс на тарелочке. Людей, которые мне протянули руку в прямом и переносном смысле, можно пересчитать по пальцам одной руки. Ну, здравствуйте, это реальность. Вот она. И что на неё жаловаться? Надо воспитывать в себе позицию победителя, чтобы бороться и достигать успеха, несмотря ни на что. Всё — препятствие. Нет ничего, что бы меня могло остановить. «Малодушие» — не то слово, это, скорее избалованность. Конечно, и мне трудно, и я скулю и плачу и никому этого не показываю. Всем людям свойственна позиция жертвы, мы уже родились во грехе. Есть такое религиозное мнение, что первородный грех и позиция жертвы во многом сродни.
— Ты верующий человек?
— Я боюсь назвать себя верующим, в том смысле, что я очень светский. Но я верю в бога.
— То есть ты, наверное, и изучением церковных ритуалов занимался, когда писал диссертацию?
— Не только церковных. Безусловно, когда религия имела большое место в идеологии царской России, там такие ритуалы были важны: проснулись — молитва, перед учением — молитва, после учения — молитва, перед едой — молитва, после еды — молитва… Естественно, везде было слово «Бог», которое со временем стали заменять. Отсюда возникли пионерские дела и всё прочее. Но это же двоякое средство, как атомная бомба, вспомнить хотя бы фашистские ритуалы, которые тоже появились в 20 веке. С помощью ритуала можно наделать много страшных вещей, а можно и помочь. Кстати, я рад, что смог довести это дело до конца, ведь в науке есть своя статистика: поступает в аспирантуру не каждый, а защищается один из четырёх поступивших. Значит, мы с тобой в чём-то победители (смеётся)!
Фото Марии Чурбановой и из аккаунта Алексея Храбскова-Вольного в соцсетях
