«До 10 лет я жила в абсолютном аду»: история взрослого ребёнка алкоголиков

Елену (имя изменено) я знаю давно. Всегда весёлая, жизнерадостная, отзывчивая. Казалось бы, счастливый человек. И только её глаза выдают, что эта девушка пережила такое, с чем сталкивался не каждый взрослый. Я знала, что Лена в подростковом возрасте попала в детский дом, и попросила её рассказать, почему это произошло.

Встречаться или созваниваться для этого она отказалась, предпочла наговорить всё на диктофон. По понятным причинам, мы не раскрываем имени героини и не публикуем её фото.

— Я прекрасно жила до трёх лет, пока мама с папой были вместе. Но ближе к моим четырём годам родители разошлись, и мама попала в плохую компанию. Тогда она начала принимать тяжёлые наркотики.

И моя жизнь стала меняться, потому что стала меняться мама.

Я не особо помню её до своих четырёх лет. То есть я у меня есть яркие воспоминания, наверное, единственные, воспоминания, когда мы ходили вместе с папой мамой на ёлку, я держала их за руки и понимала, что я счастливый человек. А потом родители разошлись, и с папой я начала видеться только по выходным.

Когда мама связалась с тяжёлыми наркотиками, моя жизнь превратилась в ад. Мы переехали к бабушке, стали жить с ней и моей тётей-крёстной. У мамы как будто пропали все чувства – любовь, забота, терпение – не только ко мне, но и к другим родственникам. Как будто у неё поехала крыша. И чтобы распускать руки, ей не нужны были причины. Физическое насилие – это, наверное, самое сложное и самое страшное, что было в моей жизни.

Я практически каждый день жила в страхе – боялась самого родного человека, маму. Она не просто шлёпала меня, она лупила кулаками, била ремнём, душила. В своём доме я не чувствовала защиты, я не была в безопасности, я в определённый момент поняла, что мне страшно находиться дома. И так продолжалось до моих десяти лет.

В нашей семье мама была агрессором, а крёстная – можно сказать, «моя хата с краю, ничего не знаю»…  В самые трудные моменты, когда у нас происходил треш, она просто уходила и жила с какими-то мужчинами. А когда у неё там не складывалось, возвращалась обратно. Так получалось, что она всегда была ни при чём. Бабушка же была в нашей семье жертвой, она всё терпела, терпела… Последние 10 лет она работала на ликёро-водочном заводе. Я помню, все удивлялись, что моя бабушка работает на винном производстве и не пьёт. Но когда мама уже начала злостно употреблять алкоголь, наркотики, стала непосредственно зависима, она не хотела пить в одиночестве и стала насильно заставлять бабушку пить с ней. И если бабушка отказывалась, мама ее жестоко избивала.

Мама, можно сказать, споила родную мать.

Много было случаев, когда мама нападала с ножом, душила бабушку, а крёстная никогда не вставала на нашу защиту, не высказывала своё мнение. А я всегда пыталась быть спасителем, хотела спасти бабушку. Только спустя много лет и после долгой работы с психологом я поняла, что мне нужно. Я с детства хочу оберегать людей, которые остаются в позиции жертвы, и пытаюсь на себя взять огромнейшую ответственность за всех. И это мне в жизни очень мешает.

В семье я чувствовала только страх и незащищенность, но не любовь. Взрослые часто говорили мне, что мама меня не хотела рожать, что я не нужна. Да, мне могли поручить какие-то дела. Я была девочкой на побегушках, я ходила и днём, и ночью за бутылками, за самогонкой, за водкой для того, чтобы моя мама этой водкой, самогонкой и всеми остальными веществами забивала и заливала свою боль. Я долго пыталась понять, зачем она так делает. Мне кажется, она всё время от чего-то убегала, не хотела что-то предпринимать.

Честно признаться, я сама до сих пор не могу понять, как я в десятилетнем возрасте я пришла в детский дом. Мне вот-вот должно было исполниться десять лет, это было начало ноября, а 22 ноября у меня день рождения. К этому времени я отчётливо поняла, что не могу больше находиться дома, мне там страшно, я понимала, что меня в любой момент могут убить.

Был такой момент, когда у мамы случилась белая горячка, она начала просто ужасно орать, бегать, её не могли сдержать. В доме было четверо её собутыльников, одна женщина и трое мужчин, они её не могли удержать, насколько она была не подвластна ничему. Для меня это стало последним звонком, что нужно оттуда бежать или хотя бы попросить о помощи.  В тот вечер маму успокоили, я тоже легла спать и в какой-то момент поняла, что её рука тянет к моей шее, и она резко меня начинает душить. Может быть, она даже сама этого не замечала, не понимала, потому что у неё уже умирал головной мозг…

Хорошо, что в доме были люди, я стала кричать: «Помогите!». Они включили свет, меня вытащили из-под неё. Я слёзно попросила, чтобы эти люди меня забрали с собой.  Я с ними ушла, но я тогда отчетливо поняла, что мне нужно что-то делать. У нас в селе была администрация, где работали женщины, и я тогда подумала: пойду и попрошу помощи.

Я после школы пошла туда к директору или к его заместителю и просто сказала: «Заберите меня, пожалуйста, из дома».

Село у нас было маленькое, и мою маму все знали. В школе мне приходилось трудно, потому что меня жёстко буллили, унижали, дразнили, что мама проститутка, наркоманка и алкашка. Про всё это в сельсовете тоже знали. Просто никто не решался лезть в чужую жизнь, помогать, делать что-то. Надеялись, авось само пройдёт. Наверное, пока ребёнка не убьют. У меня только недавно такое понимание сформировалась.

Тогда этот заместитель или директор дал мне листочек и ручку и сказал: «Пиши заявление». Помню, как я своей девятилетней рукой писала: «Прошу вас забрать меня из моей семьи, так как меня там бьют, обижают, постоянно заставляют бегать за бутылками ночью. Мне плохо. Я боюсь». Я написала это заявление, и меня попросили подождать. Ждала я дней пять. Мамы на тот момент не было, она куда-то уехала, я была с бабушкой. За мной приехал бобик полицейский, мне сказали: «Собирайся». А у меня не было документов, я была вообще как бездомный ребёнок. Пока документы делали, я целую неделю до своего дня рождения жила одна в изоляторе, и вот 22 ноября меня выпустили в группу. Даже какой-то пирог приготовили. И только тогда я немного почувствовала себя в безопасности.

И там я могла даже спокойно спать, потому что до этого я ночами практически не спала. То есть меня могли спокойно в час ночи, в два или в три утра поднять, сказать: «Иди за бутылкой». При этом без денег, требовали, чтобы я брала в долг. И я собиралась, шла, потом ложилась спать, а с утра отправлялась в школу. Это продолжалось на протяжение долгого времени, и вот честно признаюсь, я очень рада, что я тогда сделала этот шаг.

В детском доме у меня появилось внутреннее ощущение защиты. Вокруг были такие же дети, у которых нет самого важного – мамы и папы. Но эти дети и более жестокие, потому что они понимают, что никому не нужны, и они просто грызут за себя, хотят где-то урвать побольше. Самым сложным в детском доме был буллинг. Я лет до шестнадцати-семнадцати постоянно сталкивалась с травлей со стороны сверстников по разным причинам.

В детском доме меня травили из зависти: я начала ходить на многие кружки и секции, я начала выделяться, не сомневалась, не боялась, шла на контакт с чужим людям, старалась себя показать. В детском доме я была ведущей, мне кажется, на всех мероприятиях, участвовала и в вокальных конкурсах, и в танцевальных, ходила в театральный кружок, на каратэ, в цирковую студию, я закончила музыкальную школу по классу фортепиано. Но не всем это нравилось. Меня обзывали подлизой, что я жопу всем подлизываю, ради того, чтобы заслужить хорошее отношение. А на самом деле я  просто хотела выбиться дальше, хотела лучшей жизни. В детстве, когда я жила с мамой с бабушкой, мне никогда не говорили, что меня любят, что я кому-то нужна. И я искала способы самовыражения, чтобы показать, что меня можно любить, что я хорошая. Я только в 25 лет смогла наконец избавиться от синдрома хорошей девочки, с которым мне было очень сложно расстаться.

Все мои родственники со стороны мамы умерли. Я всех похоронила. Мама умерла в возрасте 33 лет. Мне тогда было 13 лет, и я была в детском доме. Крестная умерла в 2015 году, когда я закончила хореографический колледж и переехала в Москву. Она умерла от эпилепсии в 40 лет. Бабушка после её смерти прожила всего год. И крестную, и бабушку я хоронила своими силами.

Но, честно признаться, если бы они остались живы, я думаю, что ничего бы не поменялось. Когда я попала в приют, а потом в детский дом, мама вообще про меня забыла. Она только перед смертью один раз ко мне приехала и стала просить прощения, сказала, что всё будет хорошо, дала мне надежду. А через два месяца просто умерла. И тогда я окончательно поняла, что в этой жизни надеяться нужно только на себя.

В восемнадцать лет я решила найти своего отца, который остался в другом городе, где мы раньше жили. Отца я нашла просто по навигатору: спасибо моей зрительной памяти. Я вспомнила, в каком районе он живет,  какая там местность была, какие дома стояли. Я зашла в подъезд, где мы раньше жили, оказалось, он до сих пор там живет и работает на том же металлургическом заводе. Получается, что уже больше десяти лет мы с ним поддерживаем связь. За эти годы было разное: он не шёл со мной на контакт, не хотел общаться, наверное, думал, что я такая же, как мама. Но мне очень хотелось, чтобы кто-то из родных у меня остался. Мне нужно было знать, что у меня есть род.

В отношениях с отцом многое изменил мой собственный сын. После того, как я написала отцу, что он стал дедушкой, мы стали общаться. Сейчас мы продолжаем общаться. У нас даже появилась традиция – хотя бы на недельку приехать летом, чтобы папа видел, как растёт его внук.

Папа у меня прекрасный, добрый и рассудительный, он невероятный человек, но личная жизнь у него не сложилась. Он по жизни одинокий человек, и что-то менять не хочет. Я его принимаю таким, какой он есть. И каждый раз я ему пишу о том, что я просто благодарна за то, что он меня создал, что они с мамой меня создали, что я появилась на свет. И неважно, что я прошла, чтобы это ему сказать.

Все фото сгенерированы нейросетью Midjourney