Дмитрий Воденников: «Те люди, которые умели нам портить кровь, всегда самые дорогие»
Смерть поэзии
— Меня позвали сюда почитать разные тексты, которые, как мне кажется, определяют 20 век. Я бы хотел почитать те стихи, которые говорят, что поэзия не может умереть. Вы же знаете, что говорили: поэзия умерла в 1990-е годы, потом говорили, что поэзия умерла в 2000-е годы, потом она умерла, когда пришли рэперы… Но она, тем не менее есть, и пример Евгения Евтушенко нам это доказывает. Вы же помните, что Евтушенко появился, когда был бум поэзии, когда они собирали стадионы. Из них я больше всего люблю Ахмадулину, потому что у нее есть какая-то совершенно хрустальная интонация, и дело не в её голосе, а в её текстах. Мы можем как угодно относиться к тем, кого уже нет на этом свете, но это действительно были поэты. Мне хотелось бы сказать, что бы с нами ни произошло, как бы мы сами ни осыпались и ни постарели, поэзия бессмертна по своей структуре. Как только это понимаешь, сразу становится легче жить. Сейчас и время изменилось, и оптика наша изменилась, но всё тщетно. Мы никогда не заработаем ту славу, которую заработали те люди, мы никогда не соберем стадионы, которые собирали шестидесятники, мы никогда не станем той притчей во языцех. У нас нет ни той витальности, ни тех ошибок, ни энергии заблуждения.
«Вас ждут в новом году богатство, бездна удачи и озарения ума», — сказал мне мой гороскопист. Поэтому вчера я потерял шапку. В Муму. Вошёл в ней, вышел без неё. Куда пропала, загадка. Может, выпала из сумки, где молния сломалась? (Ещё одна удача.) Но ничего, я не унываю: у меня в новом айфоне оказалась новая функция для фото. «Сделать фото плавным». Там шкала на весь нижний катет экрана, десять-пятнадцать фото: ты ведёшь бегунком, а глаза у человека на доселе недвижимой фотографии двигаются. То он в сторону смотрит, то немного ближе к тебе, то совсем на тебя. Как в «Гарри Поттере». Ожившая фотография. Вот она, удача! Теперь можно всех в фейсбуке удивить. (У них же нет такого волшебного нового айфона.) Обрадовался.
Сижу без шапки, с порванной сумкой, думаю: прибегут сейчас ко мне люди: ах, ох, как такое возможно? А я на них так через пенсне. «Что это за жучки там шевелятся?». Примерил это воображаемое пенсне, посмотрел на экран, где жучки должны шевелиться: ошибочка вышла. Нет там плавного фото. «Сделать фото главным». И Гарри Поттера никакого нет. Одно озарение ума и удача. Тлен и прах. Шапка, снег и пепел. (Из блога Дмитрия Воденникова)
— Моя бабушка была профессором медицины, занималась туберкулёзом. В свое время, когда ей было около 80 лет, у неё случился инсульт, её разбил паралич, и мы понимали, что это уже смертельный случай. Она лежала в больнице рядом с моим первым домом, я её постоянно навещал. Говорить она уже не могла, а только двигала одной рукой. Характер у неё, надо сказать, был ужасный. Она могла так сделать замечание, что после этого ты отходил ещё дня три. Потом выяснилось, что те люди, которые умели нам портить кровь, всегда самые дорогие. Я никогда так не плакал, как на её похоронах. А мне было уже 26.
В тот день я должен был привезти ей какие-то совершенно бессмысленные вещи, — что может быть нужно умирающему? — но перед этим поехал забрать сборник стихов, составленный Евтушенко. Были такие «Строфы века», это целый гроб, том, который весит килограмма четыре. Там были опубликованы и мои стихи.
Я приехал к бабушке, вошёл в её палату. Никогда не знаешь, о чём говорить с человеком, который уже обречён. Она могла только мычать. Я что-то там проблеял: стыдно же, молодой, здоровый, ты не умираешь. Я проблеял: бабушка, я принёс «Строфы века», которые опубликовал Евтушенко. Она требовательно двинула здоровой рукой: давай, покажи… Я грешным делом подумал: она лежачий больной, может, ей удобно будет, когда книгу на живот положат. Я тоже был лежачим больным, я это хорошо представляю… и вообще очень физиологический человек. Я положил ей этот «гроб» на живот, она стала раздражаться, ужасно раздражительной была, как и я. Я в бабушку! Показывает: открой! Я думал, что ей больно. Но вдруг понял, что она просто хочет увидеть мою фамилию в книге. Я судорожно показал ей стихотворение, хороший большой текст, она знала толк в издании книг, ведь была профессором. Потом я уехал, а через два дня её не стало. Меня это очень сильно поразило… Меня поразило, что она, всё потеряв, хотела напоследок увидеть, как её внука опубликовали в книге Евтушенко. Я подумал, что то поколение, поколение моей бабушки, было очень витальным. Оно до конца не хотело умирать.
«Я люблю попсу: Пугачёву, Вивальди, Билли Холлидей»
— Мне кажется, что если стихи современные и они хорошие, их невозможно положить на музыку. Это абсолютно не получается. Из хороших стихов редко получаются песни — мы их знаем наперечёт, это Ахмадулина «Ирония судьбы», Бродский «Имяреку тебе…», Заболоцкий ещё более или менее. Ахматовой не везло — Вертинский её очень плохо спел. Настоящие стихи не требуют ничего, там вполне достаточно внутреннего камертона, когда ты считываешь текст. А вот чтение стихов с музыкой, мне кажется, в этом что-то есть. У меня даже был диск «Воденников не для всех», сделанный профессионально, у меня был звукореж, у меня был композитор. Из музыки я люблю попсу. Мне нравится попса, потому что в ней, если она хорошая, есть точное прямое высказывание, которое тебе попадает прямо в лоб. Ты не можешь от этого отвертеться, более того, говоришь эту ужасную пошлую фразу, которую всегда боишься произнести в реальности – «это про меня». Но есть потаённая жизнь, и здесь ты не стесняешься сказать: попсовая песня – это про меня. Я всегда любил Аллу Пугачёву, но в какой-то момент решил поиграть с корреспондентами и начал говорить, что люблю не Пугачёву, а Алёну Апину. Интересно было наблюдать за их реакцией. К Пугачёвой, конечно, много претензий, но никто никогда не отрицал, что она выдающаяся… Мне нравится Билли Холлидей, а это попса, как ни крути, нравится Антонио Вивальди, а это тоже своеобразная попса. Вообще не надо бояться быть простым и признаваться в этом.
Фото Ольги Паволги: vk.com/vodennikov_dmitry