«В итоге театр спасёт всех нас». Как независимые театральные проекты меняют культурную жизнь Ульяновска
Театральная жизнь Ульяновска разнообразна. Она давно не ограничивается только драматическим, кукольным и «Небольшим» театрами: многочисленные коллективы актёров создают спектакли для молодёжи, для тех, кто любит оригинальность, для искушённых и неискушённых зрителей. Тем удивительнее было появление нового яркого и независимого проекта, который ведёт Катерина Золотарь. Она приехала в Ульяновск в 2021 году вслед за мужем, Владимиром Александровичем Золотарём, назначенным тогда главным режиссёром Ульяновской драмы. Многие запомнили её проекты, реализованные на сцене и в стенах драмтеатра. За недолгое время Катерина смогла придумать и организовать их довольно много. Однако с конца прошлого года она начала работать самостоятельно, привлекая к сотрудничеству самых разных актёров, режиссёров, музыкантов, исследуя разные площадки и форматы.
Я поговорила с Катериной и Владимиром Золотарями и актрисой Ульяновского драмтеатра (и моей давней знакомой — поэтому на ты) Ольгой Новицкой о сложностях и радостях старта нового проекта в провинциальном городе, особенностях местного зрителя, страхах и переживаниях и, конечно же, о всепоглощающей любви к искусству. Фотопортреты героев интервью сделала талантливая Мария Цуман.
— Первый вопрос адресован Катерине и Владимиру Александровичу. Почему вам пришлось расстаться с Ульяновским драматическим театром?
Владимир Золотарь: Нельзя сказать, что наше сотрудничество с Ульяновским драматическим театром не сложилось. Мы почти три года работали в театре, это большой срок. За это время много всего было сделано. Конечно, что-то было не сделано из того, что планировалось. Но всё равно было интересное движение, контактность труппы со зрителем… Но бывает так, когда надо совершать какой-то выбор. Для меня были и так очевидные проблемы, но серьёзным моментом стало Катино решение уйти. В какой-то степени оно стало нашим совместным. Её не стали держать, не стали вступать в какие-то переговоры, при том, что у нас было огромное количество совместных проектов, в моей системе координат это был очень важный человек в театре. Для меня возникло ещё больше вопросов по поводу рентабельности дальнейшего сотрудничества.
Катерина Золотарь: Оказалось, что это не моя система координат для сотрудничества, не моя система координат для работы. Каждый делает свой выбор, и я понимаю, что здесь и сейчас, в тех обстоятельствах, которые мне создали для работы, нет совершенно никакого интереса тратить на это своё время и усилия. Решение уйти из драматического театра далось мне нелегко, оно пришло не вдруг, это была накопительная система. Я решила, что мне эта работа просто не подходит.
— Судя по вашему довольно длительному опыту сотрудничества, чего не хватает ульяновской труппе, драмтеатру? В чём его отличия от театров других городов?
Владимир: Труппе всего хватает, это очень хорошая труппа, сильная, работоспособная. Мне кажется, и труппе самой, и театру в целом не хватает выраженного вектора развития. Современный театр должен очень чётко определять свою миссию. Условно говоря: «мы развлекательная площадка», «мы некая познавательная площадка» или «мы театр для фестивалей». Даже до банальности доходит. Есть два полюса в определении таких векторов: «мы угождаем зрителю» или «мы выстраиваем зрителя под то, что мы хотим». Вот этого выбора ульяновский театр всё время пытается избежать. Может быть, именно с нашим уходом этот вектор сформируется.
Но это проблема не только ульяновского театра. С этим вектором определились немногие российские театры. Есть жутко пугающее всех словосочетание «коммерческий театр», и все боятся назвать себя так, хотя любой театр должен в какой-то степени быть коммерческим, должен брать на себя определённые обязательства, должен выстраивать свою деятельность по законам коммерции. Элементарно, с целевым зрителем нужно определиться. Идеальный театр, он «как бы для всех». Но каждый театр выбирает возрастной ценз, уровень образования своего идеального зрителя, а остальные люди либо встраиваются в это, либо нет. А попытка угодить всем: вот здесь мы делаем что-то на «Золотую маску», а здесь такое, чтобы пришёл широкий зритель, а здесь – ещё что-то, в сегодняшних условиях категорически неправильная. Надо определяться с базой, с главным устремлением. Отсутствием этого вектора развития страдает примерно 85-90% российских театров. Потому что, делая сложносочинённый спектакль современным театральным языком, рядом надо обязательно прилепить какого-нибудь Рэя Куни, не дай бог, зритель отвернётся. А то, что Рэй Куни даже своим присутствием в афише разрушает попытку радикально мыслящего режиссёра повернуть зрителя в другую сторону, об этом никто не думает. Это как раз коммерчески неправильно.
— Вопрос Ольге. Ты давно работаешь в Ульяновском драмтеатре. Чего не хватает тебе? Что бы хотелось добавить?
Ольга Новицкая: Мне хочется какой-то серьёзной работы, где можно голову поломать и сделать то, чего обычно не делаешь. Понятно, что всё это связано со сложной и высокой драматургией или с современной очень откровенной драматургией, в которой есть вызов. В мае я видела подобные работы на фестивале «Особый взгляд» (форум-фестиваль социального театра, в программу которого вошли театральные и междисциплинарные проекты, посвященные темам инклюзии, социального неравенства и других важных проблем современного общества – прим. ред.). Там была такая степень откровенности драматургического материала, актёрских и режиссёрских работ, что это выглядит очень смело. Казалось бы, ничего особенного в спектакле нет, но тема, которая поднимается, очень острая. Если эта тема возникнет в любом театре нашего города, я не представляю, что будет со всеми директорами и зрителями. Это будет просто удар по голове! Но, на мой взгляд, это нужно, это важно, и публика на фестивале неистовствовала в хорошем смысле слова. В Ульяновске спектакли, построенные в нетрадиционной форме, почему-то тяжело заходят. Наверное, за то время, пока я работаю, мы не воспитали такого зрителя…
Катерина: Я могу поспорить. В Ульяновске, помимо прекрасной труппы, есть чудесный зритель. Зритель отзывчивый в том плане, что он готов принимать эксперименты. Зритель думающий. Конечно, у каждого своя аудитория, но это же говорит о том, что им хочется чего-то нового, им хочется другого высказывания, им хочется нового театрального языка. Другое дело, что это можно было бы реализовать на малой сцене драмтеатра, просто этот ресурс сейчас не задействован. Нужен человек, который просто это запустит, организует. И всё будет прекрасно. И зрители, которые ходят на «Бедную Катьку» (документальный спектакль-интерпретация пьесы А. Н. Островского «Гроза» – прим. ред.), и зрители, которые ходят к нам, с удовольствием пойдут на такие смелые социальные проекты, про которые говорила Ольга, и всё это воспримут правильно.
Владимир: Я присоединяюсь. Понятно, что какой-нибудь радикальный эксперимент будет принят неожиданно, но в Ульяновске публика любопытная в хорошем смысле слова. Мы сделали «Бесприданницу», это не радикальный спектакль, но я знаю тьму городов, где говорили бы: «Боже, что они сделали с Островским!». В Ульяновске это прекрасно заходит. И криков «Что они сделали с Островским!» я за семь лет существования спектакля не слышал ни разу.
Ольга: Я имею в виду не наших любимых зрителей, которые к нам ходят всегда, а массового зрителя в большом количестве. Мне хотелось бы, когда мы играли «Лес», чтобы не было кардинального разделения, и все понимали, о чём речь.
Владимир: Я понимаю, но не могу согласиться. Потому что, если ты возьмёшь, условно говоря, Москву, ты увидишь, что достаточно радикальное – это малые пространства. Это тоже не массовое. А как только это начинается в больших пространствах, это вызывает раскол. Для примера можно взять некогда существовавший «Гоголь-центр». У него тьма фанатов и бесконечное число людей, поливающих Серебренникова сотоварищи помоями. Посмотри на любую бойню вокруг всего, что делает Богомолов, раньше, сейчас. Он меняет все свои векторы эстетические и какие угодно, но всё равно остаётся огромное количество тех, кто поливает его помоями.
Ольга: Резюмируя, я могу сказать: я наблюдала, то, что ставил Владимир Александрович, режиссёры до него или параллельно с ним, все пытались дотягивать зрителя до себя, а не самим «падать» до них. Старались воспитать, дать пищу тем, кто жаждет непростых форм, кому важно поразбираться, поразгадывать ребусы. Мы ждали людей, которые готовятся к походу в театр, хотя бы читают краткое содержание пьесы. Но наряду с этим происходят провалы куда-то в недра… Получается сложно.
— Насколько трудоёмко реализовать независимый театральный проект в таком небольшом городе, как Ульяновск?
Катерина: Если мы говорим про проект «Театр. Форма. Содержание», вся эта история возникла ещё в то время, когда я работала в Ульяновском драмтеатре. Буквально через месяц работы я пришла на малую сцену посмотреть читку пьесы. Зрителей там было совсем мало, при этом была крутая идея, концепт, но сама история была не сделана, не склеена, она вырвана из контекста. И просто в какой-то момент понимаешь, зачем это делается, – чтобы поставить галочку, что провели мероприятие.
Читки – это достаточно распространённый театральный формат в театральной среде года три-четыре. Их проводят на коммерческой основе, это всегда платные мероприятия. Это определённый опыт работы с текстом. Но понятно, что массовый зритель к такому формату не привык, он не будет воспринимать чтение текста таким, каким оно должно быть. Там же не должно быть актёрской игры, какой-то оценки, поэтому воспринимать это сложно. Если взять пьесу «Космос», которую мы читали одной из первых, Владимиру Александровичу удалось после этого поставить на её сцене. И мы решили найти компромисс: делать такие читки для массовости, чтобы этот язык был понятен многим. Я предложила назвать этот проект «Театр. Форма. Содержание» и начала проводить на малой сцене театра какие-то мероприятия. Кроме читок у нас был проект «Театр. Честно», где мы с ребятами делали небольшое ток-шоу, обсуждали какую-то одну тему, там же я записывала свой театральный подкаст. А потом, когда я ушла из театра, у меня не было мысли, что я буду это продолжать.
Сложно ли это было организовать? Как это назвать, «слабоумие и отвага»? Когда ты не сидишь и не видишь себя директором независимого театра: «Я сейчас как выстрелю, через пять лет все вздрогнут». Мне просто было интересно попробовать читки.
Открывали мы это всё в креативном пространстве «Квартал» у Павла Солдатова. Я просто туда пришла и спросила: «Паш, можно мы у тебя почитаем?». Паша согласился. У нас уже подобралась тогда группа актёров, и эти читки успешно проходили.
Ещё когда я работала в театре, я провела лабораторию «1х1», первая лаборатория, к которой я придумала концепцию, организовала, всё сделала, из неё родился, на мой взгляд, очень крутой проект – «Бедная Катька» режиссёра Ольги Новицкой и актрисы Анны Дулебовой. Это не просто моноспектакль, а именно проект, потому что это протяжённая история, это определённый срез общества (для его создания авторы собрали мнения школьников Ульяновска, Самары, Архангельска, Уфы и Владимира о пьесе «Гроза». Спектакль играется в жанре вербатим – прим. ред.). Это некий социальный эксперимент: как воспринимают постановку школьники, что они говорят, как воспринимают родители, учителя… И вообще жанр документального спектакля – это сложная история. Нам очень хотелось что-то делать дальше.
И когда мы поняли, что пока остаёмся в Ульяновске, было скучно. Хотя лично мне можно было серьёзно увлечься другими театральными проектами, которые я могу вести дистанционно. И это не был способ заработать денег или что-то кому-то доказать. Мне просто интересно. Отсюда и родился публичный подкаст, появились моноспектакли – «Говорит Москва» с Аней Дулебовой, «Лошадка» с Олей Новицкой. Последний спектакль поставил Владимир Александрович. Он изначально просто принял Ольгу Новицкую, понял, что её выбору можно доверять. Первый спектакль «Лошадка», на мой взгляд, прошёл очень круто, учитывая, что это было в конце мая, когда хочется гулять. Хочу уточнить, что у нас билеты стоят значительно выше, чем во многих ульяновских учреждениях культуры. При этом у нас был переаншлаг, я отметила, что есть живой интерес, есть прирост аудитории.
Повторю, пока это всё существует по принципу «мне интересно». Хотя я прекрасно понимаю, что без рационального подхода, без предпринимательского подхода это сложно. Театральный продукт – это не продукт первой необходимости, у него достаточно низкая частота использования, то есть ты каждый день не будешь ходить в театр. И ни один коммерческий театральный проект никогда в жизни не будет самоокупаемым. Нужна или грантовая поддержка, или партнёрская-спонсорская поддержка, только в таком ключе всё может существовать. Пока для меня это история проживания. Наверное, когда я подойду к черте выживания, я задам себе вопрос: «Надо ли мне это всё?».
Как режиссёра к своим проектам я хочу привлекать Владимира Александровича. Не потому, что больше некого, а потому, что мне интересно то, что он делает, а актёры работают с нами абсолютно добровольно. Никаких обязательств, никаких рычагов давления я не применяю, поэтому на данный момент проект существует из искреннего желания всех участников. Подозреваю, что как только это перейдёт в рамки некой «обязаловки», то правильный и нужный вайб сразу исчезнет.
Владимир: Катерина рискнула сказать, что театральные читки популярны три-четыре года. На самом деле, их проводят лет 25. Я помню, ещё в 1990-е Олег Лоевский делал именно драматургические лаборатории, где режиссёры ставили читки, чтобы показать возможности пьесы. Почти все фестивали, что «Любимовка», что «Ремарка» и прочие – это всегда читки. Просто для Ульяновска это новый тренд. Мы начинали это три с половиной года назад, до этого читки проводились, но редко и нерегулярно. При этом преследовались довольно утилитарные цели – театр проверял, стоит ли эту пьесу ставить. У нас же были другие задачи: читки были вполне самостоятельным продуктом, самостоятельным фактом театра. Мы и в рамках «Театр. Форма. Содержание», и в стенах театра читали в основном русскоязычную современную драматургию, которая практически не была представлена в репертуаре. Чтобы её выносить на большую сцену, нужно было начать образовательную программу, познакомить с ней и артистов, и зрителей.
— Сложился ли уже определённый коллектив вокруг вашего проекта? Я так понимаю, нет такого разделения, что в спектаклях и читках участвуют только артисты одного театра.
Катерина: У нас нет коллектива и нет задачи его собрать. Мне очень нравится идея европейского проектного театра, когда мы собираемся на проект, поработали и разошлись. Вот у нас новый проект, который, возможно, требует новых фактур, иных навыков, знаний и умений, мы приглашаем другой коллектив. То, что у нас актёры из разных театров, – это тоже совершенно осмысленно. Я уже поработала с актерами основных ульяновских театров, мне интересны актёры Ульяновского театра кукол, ребята, которые участвуют в проекте Александра Лебедева «Другое место». Мне кажется, они будут на разных проектах вносить какой-то совершенно правильный диссонанс, а может быть, баланс, который будет интересен зрителям.
Я вообще против застоев, против «заболачивания». Я считаю, что в гостеатрах нужно каждые три года обновлять труппу процентов на 30-40. Может быть, это дилетантское мнение, но мне оно кажется правильным.
А по поводу актёров, с которыми мы поработали, хочется некоторых перечислить: это Анна Дулебова, Женя Тимченко, Лёша Мякотин, Саша Мелихов, Маша Трохинова-Прыскина, Коля Авдеев, Юля Ильина… Их масса. А с Ольгой Новицкой мы сейчас существуем в самой плотной связке, потому что она сама является идеологом многих проектов. У неё есть свой независимый проект, есть много разных мыслей о спектаклях, о социальных проектах, о вербатиме. Наверное, это партнёрство, сотрудничество, когда два идеолога заражают друг друга идеями.
— С какими площадками вы работаете? Креативное пространство «Квартал» всем ульяновцам давно знакомо, оно часто становится стартовой площадкой для многих проектов. Про «Квадраты», где у вас часто проходят спектакли, я не знаю, вероятно, это новое место…
Катерина: Да, это совсем новое место, оно находится по адресу: улица Гончарова, 34А. Там раньше была «Белая студия». Новые владельцы студии – люди, которые имеют отношение к театру. Они нам сами предложили посотрудничать. А лофт-пространство – это сейчас своеобразный тренд. Именно лофт-пространства многие используют как экспериментальную сценическую площадку. Я это связываю с тем, что жанр стендапа сейчас очень активно захватывает российский рынок и проникает в театр, такие проекты обычно стартуют с лофтов и баров. Стендап даёт очень правильное настроение искренности и отсутствия дистанции.
Что важно в этих площадках? Театр – это прекрасно, но далеко не каждый материал может быть вынесен даже на малую сцену классического драматического театра. Ничего не поделаешь с сознанием аудитории, но она изначально воспринимает театр как неправду. «Да, крутая история, но не про меня!». А то, что делает стендап, это такое стирание границ, ты выходишь к микрофону и говоришь: «Ребят, я такой же, как вы, я сейчас здесь перед микрофоном озвучу то, что вы боитесь озвучить про себя». И эта камерность пространства, и снятие обязаловки, когда нужно сидеть, вдыхать театральную пыль и не шевелиться, всё это очень востребовано аудиторией. Поэтому лофты просто множатся, возникают вдруг из ниоткуда…
— Можно конкретный пример привести? Я так понимаю, стендап-вечер Оксаны Романовой вы делали?
Катерина: Когда я ещё работала в Ульяновском драматическом театре, я предложила директору провести стендап-шоу для трёх актрис, чтобы это не был спектакль. Я связалась с Еленой Новиковой, это бывшая актриса драматического театра, сейчас она пишет стендапы, выступает с ними. У неё есть социальные проекты, когда она берёт двух-трёх людей и за определённое время пишет с ними стендап про них самих. Такой проект был несколько раз реализован в разных городах России. Я связалась с Еленой, она согласилась. Мы даже провели с ней и с нашими актрисами первую ZOOM-сессию. И всё было здорово, девочки вошли во вкус, загорелись, но директор театра этого не приняла. Ей нужна пьеса в основе всего, поэтому идея так и не была реализована.
А сотрудничество с Оксаной Романовой даже не было проектом «Театр. Форма. Содержание». Я просто ей предложила это сделать, потому что она вместе с Юлией Ильиной и Анной Дулебовой изначально была в проекте, о котором я рассказала. Мы с Оксаной сами написали программу, она сделала подборку стихов, которые ей хотелось почитать. Мы нашли площадку – бар «Все свои» на Федерации, – собрали людей. Они приходили, немножко не понимая, в каком формате это будет: творческий вечер, шоу, стендап… На мой взгляд, полтора часа программы Оксана провела блестяще, все были включены, никто никуда не рассеялся, и при этом нам удалось создать атмосферу не театрального литературного вечера, а правильную и свободную тусовку, где люди могли расслабиться. При этом на стендап мы приглашали только девушек, нам хотелось поговорить на общеизвестные женские темы без заходов на личные территории. И потом ко мне подходили зрительницы, которые говорили: «Я так давно ни на что подобное не ходила, так давно не тусовалась с девчонками, не смеялась. Спасибо вам». Поэтому, мне кажется, что мы свою задачу выполнили.
Проект «Театр. Форма. Содержание» я называю лабораторным, это креативная площадка для мультипроекта. То, о чём мы говорим, это и не стендап в чистом виде, и никакого отношения к моноспектаклю не имеет. Но то, что мы хотели, мы получили.
— Расскажите про другой из недавних проектов «Лошадка». Как он создавался? Почему была выбрана эта пьеса?
Ольга: Всё было просто: я наткнулась на пьесу Юлии Тупикиной и Ольги Богословской «Лошадка». Я с удивлением отметила, что это моноспектакль, и подумала, что мне это интересно. Она небольшая, и сразу во мне откликнулась. Не могу сказать, что это был какой-то рациональный выбор. Там были больные для меня темы, для меня как для матери и как для ребёнка. И мне захотелось, чтобы появился этот спектакль. Я попросила Катю поинтересоваться, сможет ли Владимир Александрович срежиссировать эту историю. И он согласился. Несмотря на то, что мы готовились недолго, материал постоянно жил в моей голове. Владимир Александрович велел мне избегать всяческого театра, это больше похоже на стендап, мне хотелось, чтобы это было максимально естественно по форме. Я очень рада, что это случилось в моей жизни.
Владимир: Там же пьеса на основе личных воспоминаний, это почти документальная история, обличённая в придуманную форму – бедной заведующей костюмерного цеха надо экскурсию вести, а она не умеет, и её сносит на жизнь её семьи. А все истории непридуманные, нам показалось, что это интересный материал. Мы решили попробовать совсем нетеатральный театр, практически вербатим, как будто Оля сама все эти истории собирала. Мне во многом поэтому и была интересна эта работа. Не просто некая камерность, не просто моно, а лишение себя и актрисы практически всех средств выразительности, к которым мы привыкаем, особенно работая на большой сцене. Было интересно, насколько человек и его история может держать внимание зрителей, создавать смыслы и ощущения. В этом и была лабораторность.
Ольга: По задумке Кати, я играю прямо в окружении зрителей. На следующий день после показа мы очень тепло пообщались с одним из авторов пьесы «Лошадка» Олей Богословской. Она написала мне пару фраз, но, если бы мы увиделись вживую, мы бы обязательно обнялись. Мне радостно ещё и потому, что на премьеру смогла прийти её подруга. Позже она сказала мне, что я перенесла в спектакль какие-то определённые Олины жесты, хотя ни разу с ней не виделась. Подруга сказала, что хорошо знает все истории, которые легли в основу «Лошадки», и в каких-то кусочках она видела во мне Олю. Это дорогого стоит в нашей работе.
— Насколько важно для продвижения участвовать в разных фестивалях, выезжать с этими спектаклями на другие площадки?
Ольга: Интересно, как воспримут спектакль зрители в других городах. Когда ты выезжаешь на фестиваль, хочется посмотреть, что делается в этом же регионе у коллег. Но это не всегда удаётся, потому что на всё не хватает времени. Когда мы были в Питере на фестивале моноспектаклей «Монокль», нам это удалось. Например, мы видели интересную работу «Друг мой» в «Невидимом театре», который находится в культурно-деловом «Севкабель Порт». Там очень интересное пространство, великолепно играет актёр Олег Рязанцев.
«Бедную Катьку» на всех фестивалях принимали не то, чтобы теплее, чем в Ульяновске, но зрители понимали всё, что мы туда заложили. Когда идёт обыкновенный, не «премьерный», зритель, нам бывает сложнее. С недавних пор я стала выходить перед началом «Бедной Катьки» и предупреждать, что зрители увидят документальный театр. И в последний раз они сидели неподвижно, боялись пошевелиться. В следующий раз я им скажу, что реагировать можно (улыбается). Но Аня Дулебова – молодец, ни один мускул у неё не дрогнул. Потому что обычно хочется что-то вложить в голову зрителя, но так как по форме это вербатим, она не может показать большую энергию чем та, о которой мы договорились и которую закладывали изначально. Но потом нам удалось побеседовать со зрителями, они нас поблагодарили и попросили сделать подобный проект по другому литературному произведению.
Катерина: Ольга говорит, что им интересно ездить на фестивали, чтобы показать себя, посмотреть коллег, получить какой-то фидбэк. А если с точки зрения продвижения говорить, как это продавать и развивать, безусловно, важно и нужно участвовать в любых фестивалях, потому что важна цитация в СМИ, в интернет-пространстве, даже цитация внутри театральной тусовки, это всегда в плюс. Другое дело, что без разбора участвовать во всём – смысла нет. Это должны быть прицельные фестивали. Если у тебя задача – просто явиться миру, нужно выбирать какие-то очень масштабные фестивали и потом ставить отметку «Здесь был Вася»…
Владимир: Лучше всего в Эдинбург ехать.
Катерина: Хотелось бы! У каждого фестиваля, у каждой творческой командировки есть свои задачи. Но тут же мы попадаем в следующую историю: где мы будет эти спектакли постоянно катать. Если мы говорим о прокатных площадках только в Ульяновске, то, наверное, информация о том, что мы побывали на 25 фестивалях, не особо привлечет зрителя. У нас есть единственный театральный фестиваль «Золотая маска», это такой орден, который ты себе пришиваешь на грудь, и зритель на него идёт. Как только мы говорим, что спектакль – лауреат «Золотой маски», номинант, шот-, лонг-, подшот-, подлонг-лист, неважно куда, но попал, то это сразу автоматическое включение. Всё остальное – больше для режиссёра, для актёра, больше показатель, что твой продукт попал в театральную тусовку. Не для денег это!
— Вопрос Катерине. Как вам удаётся продвигать свои проекты в небольшом городе так, чтобы привлекать, цеплять зрителей?
Катерина: По первому образованию я филолог, а по второму – маркетолог. Я больше 10 лет работала в Новосибирском институте повышения квалификации бизнес-тренером, то есть учила людей, как продавать продукт, в том числе и театральный. А в данное время я понимаю, что совершенно недооценена работа смм-менеджера в театре. А сейчас соцсети – основной источник получения информации, и никуда мы от этого не денемся. И мы просто уходим в базовый маркетинговый кейс – определяем целевую аудиторию, задачи, каналы, способы. И для меня это очень понятная работа, я в этом долго варилась. Но в этом для меня есть и свой внутренний эксперимент, и лаборатория: а могу ли я в составе одного человека так раскачать эту тему, чтобы достигнуть правильного уровня цитируемости, количества, чтобы это привлекало, чтобы был правильный прирост аудитории. Смогу или не смогу? Работает или не работает? Это каждодневная огромная работа. И поэтому, когда мне в каких-то театрах говорят, зачем нам смм-щик или пиарщик, мы загрузим этой работой завлита, и он будет делать публикацию раз в пять дней, мне становится грустно. Никто не понимает значения и объема работы смм-менеджера. На самом деле, это работа, на которой зиждется всё – все продвижения, продажи, охваты, увеличение аудитории.
— Последний глобальный вопрос для всех: как по вашему мнению, куда движется современный театр?
Владимир: Театр развивается по спирали, возвращается к тому, что уже было, на новых витках. Это характерно и для других форм культуры и вообще, как мне кажется, для сознания социума, которое всё это и порождает. И сейчас, как и во все кризисные эпохи, человек хочет спрятаться в собственную раковину. И в этой раковине возникает, с одной стороны, желание замкнуться, быть вне социума, а с другой, человеку всё же нужна коммуникация. Именно театр выполняет коммуникативную функцию, а сейчас он справляется с ней как никогда.
Особенно когда у нас есть средства коммуникации, которые на самом деле являются средствами декоммуникации, – все эти соцсети, мессенджеры и даже телефоны, средства всё более и более обезличивающие и формализующие общение. Например, анекдот всегда был формой очень прямого общения. А когда мы перестаём общаться вживую, он теряет свой смысл, потому что тот, кто его рассказывает, не получает нужной обратной реакции. Он в лучшем случае получает улыбающийся смайлик. Не происходит самого факта коммуникации.
А театр – это неформальная коммуникация. И так как социум нежелателен сейчас, то театр очень хочет вернуться в малые пространства, откуда сейчас довольно большой запрос на камерные формы, в том числе, моно. Это подразумевает общение один на один. Мне кажется, одна из идеальных форм сегодняшнего театра – один актёр и один зритель. И подразумевается взгляд внутрь человека. Если раньше были актуальны темы «человек и бог», «человек и мир», «человек и социум», то сейчас всё более актуален взгляд внутрь себя, всякие переносы конфликтов из внешнего во внутренний мир, ковыряние в своих фобиях.
Неудивительно, что пару лет назад несколько киношных авторов выпустили фильмы, которые практически моно. Ари Астер снимает «Все страхи Бо», где огромное количество персонажей – это по сути один человек, сыгранный Хоакином Фениксом, Алекс Гарленд снимает «Род мужской», а там весь род играет один артист, а по сути это моно актрисы Джесси Бакли. Ещё хочу отметить недавний фильм «Герой наших снов», где герой Николаса Кейджа вдруг начинает всем сниться, а он какой-то совершенно забитый не очень нужный профессор не очень нужных наук, который никак не может начать писать книгу, о которой всё время мечтает. Мне кажется, это всё фильмы одного ряда. Я говорю про кино, потому что кино иногда наиболее быстро и резко реагирует на происходящее. Хотя это должен делать театр, ведь театр – сиюминутное искусство, сегодня есть, а завтра уже нет. Мне кажется, что всё это направлено если не внутрь одного человека, то на изучение каких-то маленьких межличностных связей и, соответственно, логично либо появление камерных вещей, либо то, что любит использовать Константин Богомолов, то, что регулярно делает Петя Шерешевский, это бесконечные крупные планы. Вот куда-то туда всё движется. А потом – бах! – и снова станут востребованы площадные формы, как обычно.
Ольга: Я поняла, что театр спасёт всех нас в итоге. Сейчас кризисная ситуация пройдёт, а потом понадобится площадной театр. И именно средствами театра мы гармонизируемся, он вернёт нас к нормальной жизни. Мне кажется, благодаря театру мы перестанем отгораживаться друг от друга высокими заборами. Я это отчетливо чувствую.
Катерина: Я слушаю коллег и думаю, куда движется театр… Это круто, что он вообще движется, что он живёт, что в нём есть жизнь. Куда он движется, хаотичное ли это движение, спиральное, линейное, не важно. Самое главное, чтобы он жил. Всё может надоесть, все формы приедаются, камерность приедается, хочется больших форм, надоедают real stories, хочется чего-то нереального, песни надоедают, хочется пластики. Самое главное, чтобы театр был в бесконечном непрекращающемся движении. А для этого важно помнить, что театр делают молодые драматурги, молодые режиссёры, молодые актёры, молодой зритель, молодые менеджеры. И только люди с молодой энергией, которые находятся в авангарде событий, только молодёжь улавливает то, что сейчас называется трендами. По сути, это способ существования и передачи истории. Мне кажется, за молодыми театрами, молодыми студиями огромное будущее, но всё это невозможно без патриархов, без учителей, без носителей той самой театральной базы, без тех старцев, которые вдруг скажут: «Слушай, вот то, что ты придумал сейчас, тот стендап-спектакль, я 43 года назад реализовал». Движение – это самое важное.
Фото: Мария Цуман