Одиночество и космос Зорикто Доржиева
Частотный анализ интервью бурятского художника Зорикто Доржиева показывает, что наиболее часто употребляемыми его словами являются «мир», «совершенно» и «естественно». И это очень важно, потому что каждый, кто хоть раз видел картины Зорикто, познакомился с его удивительным художественным миром. Изучая то, как работы устроены, многие отмечают их совершенство, а то, что делает художник, выходит у него очень естественно, несмотря на его склонность к экспериментам.
Читателей сложно удивить интервью с Зорикто Доржиевым: благодаря своему таланту и активности продюсера Константина Ханхалаева художник постоянно появляется в самых разных СМИ. Но я всё же постаралась задать ему небанальные вопросы — про серьёзно-несерьёзное определение художественного стиля, про философское отношение к жизни, про важную роль детей и музыки в его творчестве. На вопросы Зорикто отвечал обстоятельно и по-буддийски метафорично, впрочем, вы можете прочитать сами.
— Сложно ли быть самым узнаваемым художником Бурятии?
— Если я являюсь самым узнаваемым художником Бурятии, это прикольно. Сам я таким себя не ощущаю. Сложно ли быть таким узнаваемым художником? Да совершенно легко. Я не думаю, что это сильно меняет мироощущение. Я, так скажем, не «словил звезду», не думаю, что «забронзовел» в этом плане. Как и все, хожу по тем же улицам, езжу по тем же дорогам, вожу детей в детский сад, в школу или в поликлинику. Для меня это совершенно естественно!
В моём творчестве объединились ваджра и панк
— Для описания вашего стиля был придуман термин «ваджра-панк» (ваджра – скипетр Индры, ритуальное и мифологическое оружие в индуизме, тибетском буддизме и джайнизме). Кто его придумал? Чего в вашем творчестве больше: буддийских традиций или панка?
— Сам термин «ваджра-панк» был придуман, если я не ошибаюсь, году в 2020-м. Раньше у меня стояла задача: найти чёткое определение своему художественному направлению. Методом коллективного мозгоштурма с сотрудниками нашей галереи, с продюсером Константином Ханхалаевым мы этот вопрос неоднократно поднимали: как и что должно обозначаться на сайтах, в интервью, в статьях.
У нас есть прекрасный внештатный сотрудник Мара Маланова. Её стихи можно обнаружить в моём первом каталоге работ, на котором изображена «Джоконда-Хатун». В нём её стихи опубликованы практически под каждой картиной. Это размышления, идеи, мысли, которые были навеяны тем или иным произведением. Совершенно гениальные, на мой взгляд, стихи Мары органично вошли в каталог и украсили его. Некоторые даже думали, что это я их написал. Мара Маланова активно включилась в процесс размышления о том, каким должно быть определение. И она пришла к выводу: «ваджра-панк» – этот термин отражает наиболее ярко и точно то, чем занимается Зорикто Доржиев. Недолго думая, я сразу и обеими руками согласился.
«Ваджра» отвечает за буддийскую направленность, а панк – это та самая субкультура, рождённая в 1970-х годах и выраженная ярче в музыкальном направлении. Чего в творчестве больше? Наверное, и то, и то присутствует в равной степени. Но ещё есть и третья составляющая: я воспитан в академических художественных традициях, это большая школа, 13 лет образования. Это тоже естественная часть меня. Поэтому к буддийским традициям и к панку я бы добавил академизм.
— У российского обывателя сложилось весьма поверхностное представление о буддизме. Как буддийская философия помогает вам в работе?
— Вопрос нужно разделить на две грани моего отношения к буддизму. Во-первых, это традиции. Несмотря на то, что моё детство прошло в советское время, я вырос в семье, где поддерживались бурятские традиции, а в них смешались язычество и буддизм. Буддизм пришёл в Бурятию совсем недавно, буквально вчера – в 17 веке. И я рос в такой среде, когда соблюдались традиции, были обряды, которые в детстве казались таинственными и сакральными, но очень привлекательными. Я воспринял все эти вещи и сейчас стараюсь передать это своим детям. Мы можем вместе обсуждать, когда и откуда эти традиции появились, что они означают, к чему ведут, какой смысл тех или иных вещей.
А во-вторых, я отношусь к буддизму не как к религии, а как к некой философии. Это философия отношения к жизни. В большей степени из буддизма я перенял взгляд на мир, на вселенную как на живой всепронизывающий организм. В какие-то сложные моменты ты понимаешь разные грани мира. Понимаешь, что нельзя красить одной чёрной краской, потому что мир не может состоять только из одного цвета. И не можешь красить одной белой краской, потому что ничего у тебя не получится. Обязательно нужна щепотка соли, немножко сахара, немножко специй – и жизнь становится вкуснее.
Работа над муралом в городе – это «битва с открытым забралом»
— Недавно вы создали огромный мурал на здании гостиницы «Бурятия». Комфортно ли вам работать в большом масштабе? Какой формат работ для вас наиболее удобный?
— Наиболее удобный формат и комфортные условия для меня – это работа в своей мастерской, в привычных стенах с привычными материалами. Несмотря на то, что я люблю экспериментировать с современными технологиями, красками, холстами, кистями, находиться в мастерской с понятным для себя форматом – это наиболее комфортное творческое времяпрепровождение.
Такие огромные вещи, как мурал на гостинице «Бурятия» – это выход из зоны комфорта. Во-первых, масштаб совершенно другой. Во-вторых, это работа с коллективом. Ты всё это сам красить не можешь, естественно, с тобой работают ребята, которые делают всё под твоим руководством. Это подразумевает авторский надзор, правее – левее, здесь краснее, здесь зеленее, линию ниже – выше… Когда ты работаешь в мастерской, один на один с холстом, ты отвечаешь за каждый квадратный сантиметр холста, за каждый оттенок цвета, мазок, штрих. А в работе с коллективом всё это ты отдаёшь в руки другим художникам. Они и являются твоей правой и левой рукой.
Третий момент – это публичность. Работая в мастерской, ты остаёшься наедине с собой, выплёскиваешь свои мысли, эмоции, и никто тебе не мешает. Я никогда не работаю прилюдно, не люблю, чтобы в мастерской находились посторонние люди. Редко бывает, что рядом находятся мои дети. Работа в публичном месте подразумевает присутствие большого количества посторонних людей: прохожих, случайных или неслучайных зрителей, ассистентов, помощников, других художников. Это всегда «битва с открытым забралом». Выходишь на турнир и не надеваешь доспехи (улыбается). Да, есть масса нюансов, которые мне не всегда кажутся комфортными. Но со временем, я так понимаю, ко всему можно привыкнуть. Например, к концу работы над муралом я уже на всё это не обращал внимания. Всё зависит от практики и умения адаптироваться.
— Как бурятской культуре удается сохранять свою самобытность, несмотря на включённость в общероссийскую культуру?
— В самом вопросе уже кроется часть ответа. Наверное, любой этнической культуре, где бы она ни была, хоть в Африке, хоть в Южной Америке, тем более, в Сибири, всегда удаётся оставить часть своей культуры, и она всегда будет казаться самобытной. Здесь речь идёт о самоидентификации. Ты не можешь «размазаться» по какой-то глобальной теме и потерять самого себя. Всё равно останется важная часть, которая где-то в глубине сидит, и она не даст раствориться.
Другая грань этого – защитная реакция. То есть та самобытность, наверное, и есть сохранение самого себя. Я думаю, как и в любой культуре, которая взаимодействует с соседней, всегда будет некое противостояние: если у соседа вот так происходит, у тебя должно быть совершенно по-другому. Это не конфликт интересов или конфликт культур. Это просто некая защитная реакция: ты не можешь быть таким, как сосед, потому что у тебя есть свои традиции.
— Как вы используете современные технологии в творчестве? Планируете ли в будущем отходить от традиционных форм и материалов в пользу компьютерной графики и других современных возможностей?
— С самого начала творческого пути я всегда стремился к экспериментам. Начиная с банальных вещей: однажды я с масляной живописи перескочил на акриловую. Для меня это был важный и осознанный шаг, акрил вдруг стал для меня очень нужным материалом, он ускорял процесс работы. Масло неимоверно долго сохнет, мне захотелось этот процесс убыстрить. Кроме того, акрил не меняет цвет со временем, как будто бы обладает повышенной технической устойчивостью ко всем неблагоприятным условиям снаружи.
Потом в наш мир естественным образом пришли компьютерные технологии. Эскизы на компьютере я начал делать году в 2010-м, для переноса эскиза на большой холст начал использовать проектор. Мне было неинтересно, как нас учили в институте, по клеточкам переносить маленький эскиз на двухметровое полотно. Естественно, на помощь приходят технологии, которые значительно упрощают процесс, делают его более точным, быстрым, технологичным и качественным, соответственно.
Затем в 2014-2015 году в обиходе у человечества появился такой девайс как iPad, ручной планшет формата А4, что тоже сильно упростило работу. Это мобильное устройство, которое ты всегда носишь с собой в сумке, рисуешь где угодно, в машине, в самолёте, в поезде, в гостинице. При этом не нужно таскать множество баночек с краской, маркеров и карандашей. Ты делаешь работу сразу в цвете, понимаешь масштабы, размеры, видишь, как и что можно сделать. Конечно, это упрощает работу.
И незаметно это стало неотъемлемой частью сегодняшнего художественного мира. Причём сейчас этот инструмент стал для большинства художников более или менее естественным. Хотя я не отказываюсь и от аналогового рисования эскизов, у меня есть скетчбуки, блокнотики, карандашики, линеры, маркеры. Это всегда присутствует. Ты всегда можешь прибегнуть и к тому, и к другому инструменту.
Появляются и другие результаты. Если раньше ты красил холсты, рисовал графику, а теперь в цифре можешь создать микроанимацию или графическую штуку сделать полностью цифровой и не переводить её на бумагу или на холст. Она может остаться в таком виде и быть совершенно самодостаточной.
Отходить от традиционных форм совсем я не планирую, по крайней мере, на сегодняшний день. Почему? Я думаю, что цифровые технологии сегодня имеют больше прикладной характер. Вся цифровая индустрия так или иначе связана или с игровой индустрией, или с иллюстрацией и анимацией, или с созданием спецэффектов для кино. Случаи, когда цифровые произведения становятся самодостаточными, как это происходит в традиционном художественном арт-мире, пока единичны.
Могу сказать больше. Например, приход нейросетей усложнил и без того непонятную ситуацию с цифровыми произведениями искусства. Была хорошая попытка захода всего арт-сообщества в цифровой мир с помощью так называемых NFT, но то цунами NFT, которое случилось несколько лет назад, почему-то не получило должного продолжения. Я уверен, что в каком-то ближайшем обозримом будущем произойдёт волна NFT 2.0. А пока отношение к цифровым вещам в арт-мире достаточно настороженное. Например, буквально на прошлогодней Сингапурской арт-ярмарке одним из условий было создание только аналоговых произведений, никакой цифры не допускалось.
— Что вам даёт сотрудничество с Константином Ханхалаевым и его галереей?
— Начну издалека. В 2004 году я закончил все свои учебные процессы. Последний из них – творческие мастерские Академии художеств в Красноярске. И вот я вышел в свободное плавание, в художественный мир. Сделав какие-то первые шаги, я начал понимать, что художественная жизнь состоит из двух граней (незримое присутствие буддийского восприятия и здесь применимо): сам творческий процесс, то есть связь «художник – произведение», и реализация этого произведения.
Я уверен, что 99% всех художников, существующих в мире, не умеют продавать свои произведения. Одно дело, когда ты работаешь один на один со своими мыслями и эмоциями и находишься в так называемом тонком мире. Когда из-под твоей руки, из-под кисти, карандаша или стека выходит то, что ты, как фильтр, пропустил через себя. После этого практически невозможно сразу переключить мозги и начать себя продавать. Это произведение, в которое ты вложил всего себя, вдруг надо адекватно (или неадекватно) оценить в совершенно конкретных денежных единицах, и при этом ещё умудриться убедить потенциального покупателя его купить. Поэтому на момент моей пробы сил я чётко осознавал, что мне необходимо сотрудничество с людьми, которые умеют продавать искусство, умеют работать с художниками.
И так сложилось, что я попал в поле зрения галериста и продюсера Константина Ханхалаева. Это произошло в 2005 году. Тут был совершенно осознанный ход. Мы очень долго разговаривали, вместе размышляли, фантазировали, мечтали о том, к чему нужно прийти через несколько лет. С моей стороны были страхи, была настороженность. Как я должен довериться совершенно незнакомому человеку, отдав ему свои работы? И он с помощью выставочной деятельности, каких-то событий, происходящих в галерее, должен представлять меня, моё имя, транслировать это всему миру. Но сегодня вы уже видите результат. Хотя мы знали, что на весь процесс уйдёт не один год, не два и даже не пять, на это уйдёт очень много времени.
— Следите ли вы за тем, что создают ваши коллеги-буряты? Чьё творчество особенно цените?
— Я состою в Союзе художников Бурятии, это региональное отделение Союза художников России. Но тем не менее, я не очень слежу за тем, что происходит в арт-мире Бурятии. Я могу посещать выставки, другие мероприятия, но так, чтобы следить за творчеством того или иного персонажа – нет. Наверное, я полностью поглощён своим творчеством.
Но я всегда наблюдаю за творчеством своего отца Бальжинимы Доржиева. Мой отец – художник, он заслуженный художник России, народный художник Бурятии. Отец меня всегда поражал. Я наблюдал за ним с самого детства, бывал в его мастерской, знакомился со всеми этими процессами, которые там происходят: карандаши, краски, холсты, как рождаются мысли, как они воплощаются, как потом произведение находится в выставочном зале. А сейчас мне это ещё больше интересно, потому как папа по характеру другой, он эмоциональный, импульсивный, очень яркий. Естественно, то, что он воплощает в своих работах, – это чёткое отражение его жизненной позиции, его понимания мира. Мне всегда нравилось наблюдать такие вещи со стороны. Я порой у него учусь отношению к тем или иным вещам, позитивному настрою, умению работать как с краской, так и со словом. Он по энергичности и жизненной силе даст фору не только своим ровесникам, но и младшему поколению.
Я со студенческого времени люблю творчество Жамсо Раднаева. Это художник, который очень сильно на меня повлиял в своё время. Сейчас я в меньшей степени могу меньше наблюдать за его творчеством, но просто как факт это имя я должен упомянуть.
Есть масса молодых художников, интересных, самобытных, уникальных. Тут мне сориентироваться сложнее. В какой-то период, в середине 2000-2010-х, было ощущение, что ничего не происходит и нет молодого поколения. Не то чтобы это меня сильно тревожило и изводило, но такая тенденция несколько драматизировала общую картину. Как же так, нет молодых художников? Сейчас их стало много, они могут быть как традиционные, так и цифровые, и делающие инсталляции или какие-то уникальные вещи для соцсетей или в виде перформансов. Жизнь кипит!
Прохожу мир ногами своих детей
— Вдохновляют ли вас ваши дети? Чему вы у них учитесь?
— Конечно, дети вдохновляют. Отматывая время назад и возвращаясь к своим первым произведениям, я сейчас могу сказать, что до 2009-2010 года все детские персонажи на моих картинах были проекцией собственных детских впечатлений. Было ощущение непосредственности, незашоренности, спроецированное на своё детство. Когда мои дети подросли, в некоторых произведениях я начал смотреть на мир через призму их взгляда. Я ощупываю мир с помощью их рук, прохожу их ногами. Тут произошла естественная и понятная для меня подмена, но при этом у меня не было внутреннего конфликта.
Мне нравится, что мои дети продолжают художественные традиции. Старшая дочь сейчас учится в Москве, она выбрала путь цифрового художника. У нас династия художников: мой папа, я и моя дочь. Папа – это чёткие традиции, он настоящий аналоговый художник. Я – экспериментатор, нахожусь на грани, могу работать в традиционных материалах и совершенно органично перехожу в цифровые вещи. А дочь – цифровой художник, она мыслит по-другому, категориями компьютерных программ, спецэффектов, виртуальных красок и кистей. Она полностью погружена в цифровой мир.
Про младшую дочь могу сказать, что это вообще гениальная художница, хотя ей всего семь лет. Те вещи, которые она делает, меня поражают. Я вижу, что могут делать другие дети. И безо всякого родительского пиетета могу сказать, что у младшей дочери очень чёткий художественный взгляд на наш с вами мир.
А сын, который не очень любит излагать свои мысли карандашом и красками на бумаге, тем не менее, прекрасно понимает, как устроена художественная кухня, и иногда мне помогает, даже однажды помогал мне красить картину. Он большой любитель делать что-то руками, мастерить. Это другая грань, которая может в будущем найти очень интересные выходы. Мы с ним всё его детство мастерили пистолетики, чинили велосипеды, делали заборы, ремонтировали двери. Для мальчика очень важно, чтобы папа показывал ему, как устроен этот мир в техническом, в механическом плане. Он сам готов поковыряться с отверткой и шуруповёртом в самых разных вещах, начиная от своих самокатов и велосипедов и заканчивая компьютером. Помимо всего этого дети – это неотъемлемые персонажи почти половины моих картин.
— Как сейчас развивается художественная жизнь в Улан-Удэ? Не планировали ли вы переехать в другой город?
— За тем, как развивается художественная жизнь в Бурятии, я не особо слежу, потому что я веду достаточно закрытый образ жизни. Мой мир – моя мастерская, мой дом, семья, дети, супруга и та художественная вселенная, которую я создаю в своей мастерской. В принципе, наверное, всё остальное – лишь сиюминутные заходы, соприкосновения, которые вряд ли создадут целостную правильную картину.
Планировал ли я переехать в другой город? Тут сложно ответить. Отчасти да, я долгое время находился в разъездах с выставками, был в галерее, которая расположена в Москве. Но большей частью я живу в Улан-Удэ. С возрастом я стал меньше посещать все эти ярмарки и художественные события в Москве и тем более в мире. Хотя на самом деле, сейчас нет никаких проблем посещать мировые выставки и ярмарки, просто мне стало в меньшей степени интересно. Все это я уже видел сотни раз, и какой-то инсайт нахожу на них крайне редко. Тем более, в интернет-эпоху не составляет труда проанализировать ту или иную выставку, не посещая её лично.
Переезд – это извечный вопрос, но несколько надуманный для меня. Да, вроде бы нужно находиться где-то в центре, где бурлит художественная жизнь, но мне совершенно комфортно быть там, где меньше суеты, меньше людей и меньше художников. Так спокойнее работается.
Но с другой стороны, со временем всё меняется. Сегодня я рассказал, что моя ситуация выглядит вот так, а завтра вдруг мне захочется быть в центре всех этих событий, и я скажу: «Всё, ребята, собираемся и летим туда, где всё это пульсирует, где всё насыщенно художественной энергией». Пока для меня это вопрос открытый.
Музыка помогает ощущать мир более объёмным
— Как музыка помогает вам в творчестве? Играете ли сейчас сами?
— Так сложилось, что музыка всегда была неотъемлемой частью меня. В юности я очень много музицировал: начинал с рока и дошёл до тяжёлой металлической музыки. У нас был свой коллектив, мы тепло общаемся до сих пор. У всех остались прекрасные воспоминания о нашей юности.
Сейчас я продолжаю играть, но это несёт другой оттенок – это некий отдых, момент переключения с визуала на аудиовосприятие мира. В какой-то степени это помогает ощущать мир более объёмным. Ты не можешь всё время воспринимать вселенскую действительность только через визуал или только читая книги. Когда все сенсоры задействованы, картинка становится более чёткой и объёмной, ты можешь её потрогать, посмотреть на неё с разных ракурсов. Это сильно помогает. Я немножко играю на струнных – электрогитаре, акустической гитаре, бас-гитаре, чуть-чуть на клавишах. Есть и бурятские национальные инструменты, но они у меня больше для декора.
Мы можем думать о том, как музыка влияет на мышление или на сам творческий процесс. Здесь скажу, что музыка может фоном звучать у меня во время работы, во время написания картин, придумывания проектов, эскизов, но это отнюдь не самое важное. Иногда важно поработать в тишине. И иногда в тишине работается намного лучше, ведь в мире всё подвижно.
Мои музыкальные пристрастия совершенно разные: от тяжелой музыки я уже далеко ушёл, могу слушать классику и неоклассику, электронную музыку, рэп, регги и многое другое. Всё зависит от моего настроения, посыла, ощущения сегодняшнего момента, дня или эпохи вообще. Поэтому в этом плане я совершенно подвижен.
— Есть ли у вас чувство своего поколения?
— Я не могу ответить за своё поколение. Я всегда придерживаюсь индивидуалистских принципов. Могу ответить лишь за себя, свою семью и своих детей, за тех, с кем непосредственно очень близко и долго контактирую.
Могу привести аналогию. Я страшно восхищался рассказами родителей об их юности и детстве, о том, как менялась их жизнь и отношение к ней. Например, мой папа уезжал в армию из далёкой деревни в Читинской области на паровозе. То есть на станцию в деревне приезжал паровоз, который топился углём, в него через водонапорку заливалась вода. И буквально через несколько лет из этой же деревни он уже на электровозе отправлялся учиться в Ленинград в художественный институт имени Репина. И я поражался, что его жизнь менялась буквально на глазах.
А мама рассказывала, что в начальной школе она писала чернилами. Чернильницу в школу носили в специальном мешочке, чтобы не пролить чернила в портфель. Писали буковки с помощью железного пера в тетрадке. Буквально через несколько лет уже появились шариковые ручки, и все повсеместно стали ими пользоваться. Слушая эту историю, я понимал, как менялось отношение к миру: ты вчера ходил как первобытный человек и писал красочкой на листочке, а теперь у тебя ручка всегда в кармане, ты берёшь и пишешь на любой поверхности, её не надо заправлять или сушить.
Недавно мы с детьми пришли к выводу, что мы тоже живём в очень уникальное время, когда пришёл интернет, и цифровые технологии заняли нашу жизнь на 90%. И то, что сейчас кажется совершенно естественным, в моём детстве было просто немыслимым. Как можно передать информацию в виде картинки или даже движущейся картинки на другой конец мира? Мы незаметно для себя перешагнули в другую эпоху и теперь не можем мыслить себя без этих технологий.
Наверное, на наше поколение возложилось соединение двух эпох – мы успели пожить и в аналоговое время, и в цифровое. А детям уже сложнее объяснить, что такое – вырвать из тетрадки разлинованную страницу, написать письмо ручкой, потом сходить в киоск «Союзпечать», купить конвертик, марку, вложить письмецо в этот конверт, облизать клейкую полосочку, заклеить конверт, приклеить марку, опустить в почтовый ящик. А потом бежать домой и ждать ответа, считать дни и часы. В среднем, ответа мне нужно было ждать неделю, а если писал в Москву – две недели. Дети уже такого не понимают. Но здорово, что мы это застали, и живём сейчас, когда благодаря цифровым технологиям можем делать всё это моментально.
Это интервью продолжает спецпроект, посвящённый творческим людям, которые родились в Бурятии. Вы уже можете познакомиться с абстрактным импрессионистом Бато Дугаржаповым и драматической актрисой Сэсэг Хапсасовой.
За помощь в подготовке интервью выражаем благодарность галерее «Ханхалаев» и лично Ларисе Ивановой
Фотографии предоставлены галереей «Ханхалаев»
