Шаманизм высшего порядка. Юрий Вольф научил писать манифесты, чтобы их жечь
На портрете художник Юрий Вольф (по паспорту — Вольфович) выглядит очень взросло и даже как-то монументально. «Монументальность» — то слово, которое постоянно крутилось у меня на языке, пока я с ним беседовала. Посудите сами: расписать десятиметровые листы, вывесить их на мосту через Свиягу, чтобы их смогла снять фотограф Маша Цуман. Выглядит впечатляюще: стихия, манифесты на бумаге и маленький человек, который теряется на этом фоне. Но идея у Юрия была немного другая — манифесты предстояло сжечь после прочтения. Остались чёрные обгоревшие листы с проступившими на них белыми буквами… И больше ничего.
На самом деле, Юре всего 26, и в реальности на его лице часто светится улыбка. Он угощает тебя каким-то особенным чаем и пирожными, так что не проникнуться интересом к нему невозможно. И уже потом понимаешь, что внешность в его случае обманчива. Никакой он не монументальный, а тонкий, чуткий и ранимый.
После открытия очередной выставки, где Юрины работы соседствовали с картинами Павла Клементьева и Александра Волкова, подруга-художник сказала мне: «этот Вольф совсем не знает историю искусства». Но ведь, вот с высоты своих лет скажу, это и неважно. Он искусство чувствует изнутри, он в нём живёт, он его создаёт. А искусство — оно разное. И такое тоже.
«Художник, конечно, всё так же нуждается в зрителях, но это не должно быть постоянно. Некоторые перформансы должны проводиться в тишине и в пустоте»
— Я считаю, что не бывает другого искусства, кроме современного. Наша обязанность – донести те мысли так, чтобы следующее поколение, глядя на это, смогло выделить для себя какие-то моменты, обучиться, что-то понять. В этом и есть миссия искусства, на мой взгляд. Как художник нового поколения я отдаю дань памяти мастерам начала 20 века — Малевичу, Кандинскому, Ротко… Малевич с «Чёрным квадратом» и идеями супрематизма, Кандинский со своими цветами, Ротко с нефигуративной живописью сделали что-то невероятное. Художники всегда возвращаются за вдохновением к прошлому. Но, на мой взгляд, в Советском Союзе искусство как таковое пропало, оно возродилось только в начале 2000-х, когда снова поняли, что его нельзя вписать в какие-то рамки. Но ведь и сейчас этот «заказ» существует: одобряются проекты стрит-арта по теме патриотизма, обращению к великим личностям… Всё это создаёт пресловутые рамки. Искусство – это свобода в истинной сути, свобода самовыражения, свобода выбора решений и материалов. Но вопрос в том, как ты хочешь выразить свою мысль, и если это помогает тебе выразить мысль, — ок, делай так.
Наш проект с Машей Цуман – это дань искусству прошлого. Сначала Маша мне скинула несколько фотографий локаций, и когда я увидел мост, я понял: это оно! На Старосельдинском шоссе есть два моста через Свиягу, с одного из них можно увидеть другой, я стоял на одном, Маша фотографировала с другого. Идея была такая: взять 10-метровые обои и расписать их под мостом. Почему именно там? Для меня это отсылка к андерграунду – что-то подпольное и выросшее из низов, знаешь. Под мостом мы писали манифесты искусства. Всего получилось пять манифестов о том, как человек чувствует искусство в себе или вокруг. Один из них – про каллиграфию, о том, что каллиграфия – вид искусства, который не включён в рамки образов, в рамки идей. Ты можешь выбирать формы, которые помогают отразить дух того, что ты хочешь сказать, передать глубинные смыслы. Не так важно, можешь ли ты это прочесть или нет, потому что арт-объект уже несёт эту глубину. Смыслы читаются на подсознательном уровне. Дальше мы решили вывесить пять этих манифестов на мост.
— Что там было написано?
— Это было моё понимание искусства, моя концепция, но она складывалась из общих мнений. Это не новое прочтение, это то, как я его понимаю, анализируя идеи других людей, художников в широком смысле слова. Мне очень нравится то, что делал Владимир Маяковский. Он много правильных вещей говорил, как нужно развивать искусство, выступал с откровенными речами, но тогда его не понимали. Вот, например, два момента из его выступления на заседании Союза художников, где только-только начали говорить о социальном заказе, культурной революции, жаловаться на отсутствие художников. Это 1928 год. «У второго товарища – спасение в фреске. Какая, к чёрту, фреска, когда у нас штукатурка облетает? Надо сначала обучить человека пользоваться красками, линиями, формой, а уж в дальнейшем пользоваться этим на том материале, который даёт время». Это похоже на то, что происходит у нас, в Ульяновске, сейчас! Буквально недавно мы обсуждали, что во дворе «Квартала» на будке нельзя делать граффити, потому что там штукатурка облетает. Прошло 90 лет – и ничего не изменилось. У нас просто люди не готовы воспринимать новое искусство. Второй момент из этого же выступления Маяковского: «Мы приходим сюда — и этого вы не понимаете — потому, что сейчас лозунг культурной революции становится одним из основных наших лозунгов. В слове «культура» и в слове «революция» имеется одно важное значение для вас: что революции нет без насилия, нет революции без насилия над старой системой понимания задач в области культуры, и вы, которые идете по проторённой дорожке старой культуры, вы, которые умеете растушёвкой разделывать ноздри у старичков, вы даже молодого не умеете разрисовать, вы себе подписываете смертный приговор». Люди, принимающие решения, в нашей стране всегда идут по проторённой дороге и останавливаются в какой-то момент. Искусство же не может остановиться, время течёт, и вместе с ним приходят новые тенденции, тренды, появляются новые материалы, и это тоже позволяет культуре развиваться.
Идея состоит в текучести времени. Вот река, которая уносит один из наших манифестов. Это получилось случайно, но эта случайность открыла мне на многое глаза. Река забрала один кусок – я пошутил, что она взяла арендную плату. Культурные смыслы уходят, преображаясь во что-то новое.
В том, что мы сожгли наши манифесты, тоже есть несколько смыслов. С одной стороны, посыл к тому, что все идеи рано или поздно будут сожжены, но мы писали о том, что материальное может исчезнуть, а духовное останется. Идея продолжает жить, стихия её не может забрать. Второй момент — некое перерождение. Я писал часть манифестов фасадной краской, а часть — тушью. И тушь на сожжённой бумаге проявилась белой инверсией. Идея была та же, но материал более хрупкий. Стоило дотронуться, и он рассыпался. Это о хрупкости перерождения идей в целом, с ними нужно быть предельно аккуратными. Есть риск того, что осыпавшийся кусок — самый главный из написанного, и ты можешь упустить самое важное.
— Для тебя самого что это значило? Ведь, по сути, эту акцию никто не видел, зрителей не было…
— Современное искусство не нуждается в большом количестве зрителей очно, так как его главные идеи — в технологичности. Есть фотографии, которые сами становятся арт-объектами, доказательствами произошедшего. Их могут увидеть не сотни, а даже миллионы людей, благодаря тем же социальным сетям и таким людям, как ты, которые напишут об этом. Художник, конечно, всё так же нуждается в зрителях, но это не должно быть постоянно. Некоторые перформансы важны для того, чтобы мы почувствовали на себе энергетику своих зрителей, а другие должны проводиться в тишине и в пустоте. Это сродни таинству. Наш перформанс получился уединённым, это просто форма современного искусства.
— То есть там было важным присутствие стихии? Стихия и человек…
— Да.
«Грубо говоря, искусство случается благодаря твоей изобретательности»
— Ты следишь за тем, какие перформансы делают другие художники, та же Марина Абрамович (сербский мастер искусства выносливости, «бабушка искусства перформанса», работы Абрамович исследуют отношения между художником и аудиторией, пределами тела и возможностями ума — прим. ред.)?
— Марина Абрамович очень меня вдохновляет, особенно запомнился её перформанс в музее МoМА, в Нью-Йорке, где она сидела, и люди могли смотреть на неё…
— И трогать?
— Нет, про то, чтобы трогать был другой перформанс. Там даже разрешалось отрезать кусочек одежды, и постепенно эта акция выявляла всё самое низменное в человеке. Зрителям хотелось отрезать больше, оголить художника, некоторым было безразлично, они просто проходили мимо, а некоторые сопереживали и делали это со слезами. У Абрамович перформанс получился довольно спорным, но лично во мне он вызвал бурю эмоций. Она просто сидела и смотрела на тех, кто приходил в музей. Она сидела там по 18 часов каждый день в течение месяца. Любой желающий садился напротив и смотрел на неё. Сначала между ними был стол, а потом она попросила этот стол убрать. Были сумасшедшие, которые пытались что-то ей сделать, но таких уводила охрана. Самое интересное, что были люди, признанные вменяемыми, но они тоже пытались художнице что-то сделать, так проявлялась агрессия. Для девушки, которая абсолютно беззащитна и сидит перед тобой со сложенными руками, страшно отважиться на это.
Ряд перформансов Петра Павленского (российский художник-акционист, издатель журнала «Политическая пропаганда», известен акциями политической направленности, вызвавшими противоречивые оценки в обществе — прим. ред.) меня тоже может вдохновлять, но это происходит иначе — здесь вдохновляешься смелостью и какой-то простотой понимания. Но, с другой стороны, простота меня и отталкивает. Павленский прибил яйца к Красной площади, но мало кто понял, зачем он это сделал. До сих пор ищут какие-то скрытые смыслы, хотя их нет. Он же просто показал, что все мы «прибиты» к России, зависимы от государства. Сам факт того, что он сделал, и есть идея, всё лежит на поверхности… Иногда людям нужно давать время и пищу на это «подумать». Ещё был перформанс Павленского «Туша», когда он был замотан в колючую проволоку, и его принесли ко входу в Законодательное собрание Санкт-Петербурга, — очень крутая вещь.
Если же говорить про современных художников, есть Отто Макс, человек, который недавно хайпанул, повесив в питерском метро вместо поручней, чтобы за них держаться, девичьи косы. Это была акция, заставляющая задуматься о насилии. И у людей был выбор — дёрнуть за косу или нет.
— Это уже акция на стыке социальной рекламы и искусства…
— Нет тут никакой рекламы, реклама бывает только в маркетинге. В искусстве нет места рекламе, это я тебе говорю как человек, который почти 10 лет работал в рекламе! Я графический дизайнер с 10-летним стажем. Искусство проявляет идею. Реклама создаёт идею, чтобы продать товар. Два противоположных края моста!
Но я не только за перформансами слежу, мне интересен акционизм, андерграундная культура. Мне близко граффити, хотя я собственно им никогда не занимался. Не так давно я глубоко погрузился в эту сферу, и стрит-арт-лаборатория «Контур», которая прошла в конце сентября, во время Международного культурного форума, состоялась благодаря этому погружению. Я заинтересовался граффити примерно год назад, начал понимать, что к чему. И то, что делают стрит-арт-художники, — это капец как дорого и сложно этому научиться. Здесь карандашом или углем из костра не порисуешь, нужно покупать специальную краску. А один баллон такой краски стоит 430 рублей. Дешёвые баллоны стоят около 300 рублей у нас в городе. Для того, чтобы хоть что-то изобразить, нужно как минимум два баллона. Но тебе же надо учиться и отрабатывать свой стиль. Сколько краски ты должен купить за свою жизнь, сколько денег потратить, чтобы научиться круто рисовать граффити?!
— А разве нельзя взять банальную автомобильную краску для тренировки? Я ей всегда пользуюсь…
— Проблема автомобильной краски в том, что она текучая, нестабильная. У профессиональной краски — мягкий клапан. Он даёт возможность делать линию тоньше или толще, в зависимости от того, что тебе нужно. А с автомобильной краской иначе — просто жмёшь, и выливается одинаковое количество краски. Ты можешь работать, только измудряясь, подставляя картоночки, например. Ты обязан придумать какие-то уникальные вещи, чтобы работать дешёвой краской. Грубо говоря, искусство случается благодаря твоей изобретательности.
«Стрит-арт-художники доносят до жителей простую вещь: город меняется»
— Ну это же и есть суть «русского бедного искусства»!
— Согласен. Плюс ещё паблик арт! Это для меня гениально со всех сторон. Паблик арт — это не граффити, а всё остальное уличное искусство, проще говоря, то, что делает Бэнкси. Это работа с публикой и взаимоотношения с публикой. Из российских деятелей мне нравится пермский дуэт «Фрукты Врукты», они ездят по разным городам и занимаются микро-стрит-артом. Это такие маленькие наклеечки, типа как у нас на улице Ленина появляются. Они, на мой взгляд, исправляют то, что плохо выглядит, добавляют иронии в серый город. Одна из наиболее известных работ — ребята берут стену, с которой осыпается плитка, и изображают там компьютерную игру. Пишут трафаретные номерочки, продумывают, где будет мина стоять… Это узнаваемая вещь — у людей она вызывает улыбку. Это же остроумно!
Или другая работа, которая тиражировалась в разных местах и называлась «Нестыковка». Всё просто: там, где обычная водосточная труба не соединялась, одну часть подписывали «Союз», вторую — «Apollo». И это напоминало пресловутую стыковку «Союза» и «Аполлона». В одном из городов такую работу разместили на улице, а через год, когда они приехали снова, увидели, что труба целая, «состыковались»!
В Ульяновске есть Holtov, который делает крутые социальные вещи. Я очень часто замечаю взгляды на себе, когда надеваю толстовку Егора с надписью «Навижу». Они понимают смысл слова и улыбаются… В этом и есть глубокая суть стрит-арта — заставить людей задуматься, обратить внимание. Так, в Нижнем Новгороде на старых домах, которые готовят под снос, граффити-райтеры рисуют огромные работы. У них есть такой фестиваль «Место», они договариваются о том, чтобы граффити были легальными… И жители знаешь откуда понимают, что дом снесли? Они говорят: так здесь же был стрит-арт с девочкой и шариками! И только потом до них доходит, что дом снесли.
Так художники доносят до жителей простую вещь: город меняется! Сносят старую архитектуру, обратите на это внимание. Я ездил в Нижний Новгород специально, чтобы посмотреть стрит-арт. Я знал там одного человека, а уже там познакомился ещё с шестерыми. Один из них предлагал мне показать какую-то работу, тогда другой говорил: а её уже нет, дом снесли. И вот это работает, люди узнают и запоминают город по своеобразным стрит-арт-точкам. При этом на такие вещи обращают внимание и театральные актёры, и рабочие заводов, и те, кто красит ноготочки… Совершенно разные типы мышления, но стрит-арт работает для них всех, влияет на людей.
— Мы с тобой в последний раз говорили чуть больше месяца назад, и за это время у нас в городе появилось три больших интересных стрит-арт-объекта. Это двор «Квартала», к росписи которого ты приложил руку как организатор лаборатории «Контур», граффити на одной из новостроек в Юго-Западном микрорайоне и работа на отреставрированном доме как завершение проекта «ТомСойерФест» (большой рисунок на одном из домов по улице Радищева в рамках «ТомСойерФеста» выполнила Анастасия Патрина — прим. ред.)… На твой взгляд, что нужнее городу?
— Ещё я знаю, что делали литературную остановку. Получается, что к двум из перечисленных проектов я причастен, ведь большой мурал на новом доме мы делали вместе с Сашей Волковым. Эти проекты нельзя сравнивать. Можно говорить о том, что нужнее городу: вандальская надпись «Krizis» на башне Дома Гончарова или тот же мурал на стене. А городу нужно всё, на самом деле! Город должен учиться. Один из смыслов лаборатории «Контур», которую мы организовали вместе с фондом «Ульяновск — культурная столица», в том, чтобы наши ребята-граффитисты сформировали комьюнити. Обычные люди могли прийти и попробовать рисовать специальной краской. Попробовать открыть для себя новый мир.
Ещё одна идея была в том, чтобы у наших художников, которые, возможно, захотят популяризировать стрит-арт в Ульяновске, были достойные примеры. К работе в «Квартале» мы привлекли людей с самыми разными стилями. У нас был true граффити-райтер SKEA из Екатеринбурга, он «нелегал», делает работы без согласования по принципам граффити. Была Ксюша Кокель из Чебоксар, которая работает в реализме, она может нарисовать портрет, что она и сделала — да, у Ленина в шапке теперь появилась девчуля! Город сразу заговорил об этом. Был Артур Лукьянов из Уфы, который работает в абстрактом стиле, что даже не похоже на граффити, это странное переплетение гранжа и арта. И был Size Two, это псевдоним Бенджамина из Германии, который сделал работу в непривычном для себя стиле. Он говорил об этом, что в России он готов поэкспериментировать, и в результате получился совокупный образ Ульяновска: чувак на летающем уазике. Это отсылка и к истории, на заднем плане там видны буквы «Симбирск». Так мы видим, как можно реализовать себя и как можно прокачаться, используя талант во благо города.
По сути, мы постарались реализовать три цели: создать сообщество, дать примеры и заставить художников выйти к людям, выйти за рамки привычной работы в стол. Мы узнали, что сообщество такое есть, они тихо рисуют где-то на 19 микрорайоне и не выходят за пределы, что не есть хорошо. Мы сейчас с ними работаем, планируем собираться, учиться, чтобы у нас в городе были свои крутые художники. Появились и те, кто никогда не занимался граффити, но готов рисовать. Люди проявляют активность, ориентируются на больших крутых художников. А насмотренность очень важна! Появились новые работы. Одна девочка мне прислала фото: она закрасила надпись А.У.Е., нарисовав девочку с собачкой под дождём. Это удивительно, что результаты настолько быстро оправдали наши ожидания!
Городу нужен весь стрит-арт, чтобы получить необходимый опыт. Мы вполне можем ориентироваться на Москву, Питер, Нижний и не делать таких ошибок, какие были там. Развивать андерграундную культуру во благо. А каллиграфия — это тоже одна из ниш, новое течение, которое нужно развивать. Каллиграфов у нас пока мало, мы должны их вывести на улицы, чтобы они могли работать и не зависеть от союзов художников, где на серьёзных щах определяют: давайте поймём, что такое современное искусство. Понимаешь? Сейчас ты можешь не состоять ни в каких организациях, но быть хорошим художником со своей аудиторией и своим стилем.
— Ты говорил мне, что отходишь от дизайна и переходишь к чистому искусству. Уверен, что это принесет деньги?
— Я уже отошёл, занимаюсь искусством, готовлюсь к первой персональной выставке, которая пройдёт в «Квартале» в 20-х числах ноября. Идея у меня — удивить зрителей, показать то, что Ульяновск ещё не видел. Я хочу сделать ивент, шоу, чтобы люди обратили внимание и на то, как можно организовать выставку, потому что от банальностей все уже устали. Я сейчас заряжаюсь, вдохновляюсь — и в бой! Деньги мне приносит то, что я продаю: футболки, деревянные скетчбуки, сувениры. Пока футболки я делаю вручную по предзаказу. На будущее планирую выпускать их, но пока самая маленькая партия — 50 штук — обойдётся в 150 тысяч рублей. Если хотите футболку, вы мне пишите, я предлагаю несколько вариантов эскизов и делаю её вручную. Роспись стоит 100 баксов, но это действительно трудоёмко: на одну футболку у меня уходит от четырёх до шести дней беспрерывной работы. Я готовлю для выставки полезный мерч, потому что считаю, что вещи должны приносить пользу. Сделаем мыло или постельное бельё, например.
На следующий год у меня есть определённая цель — провести выставку за рубежом, выйти на Европу. Ещё хочу сделать крупную работу за границей, потому что мой стиль, выросший из древнерусского шрифта, это традиционная вещь, и он пропагандирует традиции. Её легко популяризировать за рубежом как кусочек русской культуры. И дело даже не в патриотизме, а в эстетике как таковой. Пропагандировать надо не войну или победу, а то, что у нас есть талантливые люди и свой стиль искусства.
То, чем я занимаюсь, это культурный посыл: мы живем в информационно-технологическом пространстве, где потоки информации такие огромные, что мы очень быстро все забываем, нам важно получить эмоции. Получаем эмоции — и все выбрасываем, как шлак. В интернете этот шлак хранится на серверах, но уже никому не нужен. Вот мой посыл: на секунду задумайтесь, что перед вами. Мне часто говорят: «что-то красивое и непонятное». Так попытайтесь прочитать. И насладитесь теми мгновениями, на которые вы отвлекли свой разум от информационного шлака. Сначала найдите знакомые буквы, они быстро начнут складываться в знакомые слова, а там и будет понятен смысл фразы… (Юрий Вольф).
