Бато Дугаржапов: «Лучшие картины создаются на кухне или на улице»
Приступая к объёмной теме – исследованию современного бурятского искусства, я определила для себя тех мастеров, с кем непременно хотела бы познакомиться. И в их число вошёл Бато Дугаржапов, или просто Бато, как по-дружески называют его ценители и коллеги. Да, в бурятском искусстве все звёзды на виду, их называют по именам: Даши, Зорикто, Бато…
Бато Дугарович с самого начала разговора убеждает, что его не стоит называть последователем бурятских традиций. Несмотря на то, что родился в селе Дульдурга Читинской области, он вырос и учился в столице, получил классическое художественное образование, окончил Московский институт имени Сурикова. И биография у него московского художника, в ней есть даже период росписи Храма Христа Спасителя.
В его творчестве нет тяжеловесности и обстоятельности, он творит легко и весело, как дышит. Поэтому и картины получаются лёгкие, как будто художнику удалось схватить мгновение и оставить его на холсте. Секрет узнаваемости стиля Бато Дугаржапова прост – он не работает в мастерской, большая часть его картин создаётся на пленэре. Он приносит на выставки и морской закат, и суматоху большого города, и вечерний лес, и едва уловимый степной ветер. Эта лёгкость и кажущаяся простота привлекает многих любителей живописи, а некоторых отпугивает. «Ну нельзя создать настоящее полотно за полчаса!» – считают последние. Можно, если ты Бато.
— Вас называют импрессионистом. Чем вам близко это направление? Что объединяет ваше творчество с творчеством других импрессионистов?
— Если взять любого художника, то он и реалист, и импрессионист, и абстракционист. Обычно холст начинают абстрактными пятнами, далее через импрессионизм переходят к реализму. Просто народ останавливается на каком-нибудь этапе. Я иногда дохожу до этапа импрессионизм / реализм, чаще касаюсь импрессионизма, едва выйдя из абстракции. Отражения в воде и пейзаж сквозь дождливое окно люди видят красками импрессионизма. Наиболее последовательно об этом говорит творчество Клода Моне, Игоря Грабаря и многих других художников. Они довели это видение до предела и показали, что окружающей природой можно бесконечно восхищаться! Объединяет нас стремление выйти на свежий воздух, быть сопричастным природе, кожей почувствовать холод, зной, ветер, дождь…
Несколько лет назад я столкнулся с фразой «абстрактный импрессионизм», и мне показалось, что это направление наиболее точно характеризует моё творчество в данный момент. Корни такого смещения в сознании идут со времён службы в армии, где я работал плечом к плечу с Олегом Корытовым (художник-график, член Московского союза художников, кандидат искусствоведения, доцент – прим. ред.). Он учился на дизайнера и многое рассказывал о принципах подготовки понимания и вживания в объект. Вот тогда я и подумал о живописцах, лишённых этого и сразу бросающихся в бой. Плюс к этому на 4 курсе монументального отделения в связи с аллергией на масляные краски я перешёл на акварель. Большая плоскость холста в постановках потребовала другого осмысления и декоративных решений. А при возвращении к маслу я уже был другим человеком.
— Почему предпочитаете работать на природе, а не в студии? Есть ли у вас студийные работы?
— Все художники мечтают о мастерской, не подозревая, что лучшие вещи написаны на кухне или на улице. Скоропись и изготовление продукта за два часа и вовсе отменили эту мечту, не надо сидеть за мольбертом в помещении и сосать палец в поисках сюжета. Многие отчаянные пленэристы идут в то место, которое они приметили вчера или год назад. Придя на точку, разочаровываются, так как впечатление уже не то, и погода другая. Испытав на себе эти трудности, я перестал жить прошлым и стал надеяться на озарение в настоящем времени. Пришёл, увидел, написал.
В мастерской работаю при наличии срочного заказа или когда приходится писать на таких больших форматах, которые с трудом проходят в дверь. Заказ в голове созревает месяцев пять, к восьмому клиент испаряется. Поэтому заказы чаще игнорирую.
— Какой пейзаж вам более близок – городской или природный (лес, поле, море, степь)?
— Город своей суетой дает напряжение, а природа – для тех, кто скромен и любит тишину. Мне нравятся оба случая. Многие мои друзья любят просторы и степь предпочитают лесу, меня-степняка это радовало.
— Что вам дает работа на пленэре? Готовы ли вы проводить мастер-классы на пленэре с самыми разными людьми? Нет ли такого, что вам мешают?
— Еще школьниками-МСХШатиками (МСХШ – Московская средняя художественная школа имени Томского, которую окончил Бато – прим. ред.) в июне ездили на летнюю практику во многие города СССР, и это являлось первым выходом на пленэр. Вырвавшись из душных классов, попадали в холодный июнь с цветущей сиренью, сплошной зеленью и комарами. Потом практики продолжались в Суриковском, а при выходе на вольные хлеба пленэр стал нести основную нагрузку в творчестве. Потом начались пресловутые мастер-классы. Это означало дно художественной жизни общества, художники уходили в преподаватели или меняли профессию. Устраиваемые меценатами пленэры несметно обогащали частные коллекции и собрания музеев. Я также бывал участником этих пленэров за «тарелку супа».
Выездные мастер-классы – это нечто, 40 пар глаз из КНР упираются тебе в спину и ни одной секунды не пропускают. А если ничего не получается, и прошло два часа, то что делать? Вот здесь проявляется бесстрашие. Идёшь напролом: стираешь мастихином или огромным шпателем и смываешь. Главное – вовремя остановиться, так как ты стоишь перед открытой дверью в неизвестное. И тут срабатывает эффект феникса, возрождающегося из пепла. Кто проходил этап уничтожения, знает это чудо перехода в будущее. А потом привыкаешь к толпе, и когда ты в одиночку на природе пишешь, то таких чудес не происходит.
Какие выводы? Чем труднее художнику в жизни и творчестве, тем больше пользы ему это приносит.
— Нужно ли художнику уметь планировать свою работу или это мешает творчеству?
— Перед картиной художник собирает много материалов, этюдов и зарисовок, чем масштабнее вещь, тем дольше подготовка к ней. В течение нескольких лет в жизни художника события и чудеса сменяют друг друга: типа, начал буддистом, а закончил картину православным, и по ходу было создано множество других картин, и возникло около сотни тем на будущее.
Лично я, подготовившись к картине, убираю всю подготовку в дальний шкаф и надеюсь только на кисть и озарение. То есть всё прошлое – в шкаф, и работать только в настоящем времени, когда кисть касается холста. Опыт показывает, что эскизы или сбивают с полета, или до них нереально дотянуть. В этюдах клокочет жизнь, в картинах всё умирает.
— Бываете ли вы на родине? Следите ли за тем, что делают коллеги-буряты?
— Да, моя комета пролетает в родных краях раз в два года. Звёзды Даши и Зорикто недосягаемы, их свечение не сканируется. Они пашут, а кто-то лежит на боку. Есть неутешительная поговорка: «Работайте, и всё будет». Если кого-то видите наверху, значит он неустанно «в мыле».
Иногда спрашивают: «А где ваше о родине?». Действительно, почему академическое не оставляет шансов на самобытность? А в ответ: «Мы есть то, чему нас учили». Я, допустим, начинаю любую вещь декоративно со светлой краски, например, жёлтой, красной… Чисто по-бурятски, как на сундуках. Делаю доминирующие паузы в работах, ссылаясь на Лао-цзы.
— Что вам дало сотрудничество с Константином Ханхалаевым и его галереей?
— Константин Казакович, несомненно, серьёзный, вдумчивый человек с большой интуицией, слов на ветер не бросает: сказал – сделал. Раскрученные имена налицо, и сколько впереди! Он продвигает бурятское искусство. В данный момент он меня мотивирует на создание больших полотен, что почти приравнивается к подвигам меценатов. Будущее покажет.
— Помогает ли художнику в творчестве чувство юмора?
— Слово о шарже. Кто им владеет, тот современен во все века. Это вырабатывает остроту взгляда, помогает усилить важное, отбросить лишнее. Так можно относиться и к пейзажу, и к портрету. Однажды найденный в частной коллекции пейзаж Клода Моне кажется будто вчера написанным. Значит он переиграл время. А в прошлом, напомню, Клод баловался карикатурами…
— Помогает ли вам в творчестве музыка? Что любите слушать?
— Вот что удивительно! В живописи я иду шаг за шагом за развитием импровизации, а в музыке, сочиняя, иду за развитием темы, её нет в голове, она появляется в настоящем времени при исполнении на клавишах. Преимущественно психоделическая, так как музыке не учился, играю по любви. Нравится Барбер, Бах, Артемьев, Dire Straits, боевые барабаны. Музыка и живопись приносят отдохновение, будто вагон разгрузил…
— Используете ли достижения современных технологий – компьютерную графику, искусственный интеллект?
— В игре в шахматах с компьютером чувствуется игра не на равных, а вот в творчестве эта борьба ещё неизвестно чем закончится. Это как раз то, что нельзя просчитать. Иногда рисую шаржи в приложении «карандашный набросок», не более. Компьютерными технологиями Бог миловал.
— Как вы относитесь к критике?
— Ну как можно к ней нормально относиться, если она многих в прошлом и позапрошлом веках убила или покалечила? Посмотрите на тома Белинского и Добролюбова. Их разве кто-то читает? А разнос Бенуа при живых художниках? Они как жуки, которые точат дерево. А если запретить критику, то выживет ли искусство? Я считаю критический отзыв хорошим дополнением к хвалебной заказной статье ради объективной точки зрения. Часто такие отзывы помещаю в своих каталогах, чтобы приземлить очередного фаната. Например, из форума выхватил: «Видела его в ЦДХ, вместе выставлялись. Мыльный пузырь, пишет, как баба, видно, что не мужик писал».
— Что означает ваша минималистичная подпись (красная полоса и точка под ней)?
— Это остатки от буквы Б.
Бато Дугаржапов стал первым героем серии интервью с бурятскими мастерами. В ближайшее время мы опубликуем ещё несколько ярких текстов, в которых познакомим читателей с уникальным искусством, заставляющим думать о важном и радоваться жизни.
Фотографии предоставлены Бато Дугаржаповым, галереей ЗНУИ, фото на превью: artbor1.ru
