Актриса Сэсэг Хапсасова: «Путь от медвежонка до царицы прохожу за один спектакль»
Сэсэг Хапсасова – единственная бурятская актриса в Москве. Она играет в разных театрах, например, в Центре драматургии и режиссуры, в Театре Наций, Et Cetera, снимается в кино. Сэсэг уверена, что всё, что с ней происходит, её интересные роли, участие в знаковых театральных и кинопроектах, её премии и достижения, – это отчасти волшебство. Актриса считает, что ей просто повезло встретить нужных людей в нужное время. Своего мастера в ГИТИСе Валерия Гаркалина и режиссёра, с которым она успешно работает до сих пор, Владимира Панкова она сентиментально называет «папой номер один» и «папой номер два». Они позволили ей выйти из очевидного амплуа и примерить на себя самые разные образы.
В одном из интервью Сэсэг рассказывала о своём участии в спектакле «Сказки Пушкина», который поставил Роберт Уилсон в Театре Наций. Там она играет сразу Шамаханскую царицу и медвежонка. «Я могу сыграть и Шамаханскую царицу, и медвежонка, причём этот путь я прохожу за один спектакль», – сказала она. Мне понравилась эта фраза. И после знакомства с актрисой я поняла, что это отражение её творческого пути – она яркая, многоплановая, необычная и очень искренняя. (Кстати, имя Сэсэг переводится «цветок»).
Из Сэсэг в Светлану и обратно
— Вы вернули себе имя: из Светланы стали опять Сэсэг. Расскажите, как это произошло. Как вы стали себя чувствовать после этого?
— Когда мне было 12 лет, мы с семьей переехали из Бурятии в Камышин Волгоградской области. Город очень небольшой, там всего 107 тысяч населения. Мы с мамой обе ярко выраженной бурятской внешности, а в 1997 году не все жители Камышина были готовы принимать людей других национальностей. Я много неприятного слышала в свой адрес от ровесников, многое пережила…
— Дразнили?
— Да. Было бы очень сложно, если бы не моя семья. Мама с папой у меня очень мудрые, в тот момент они дали мне опору. Только сейчас я поняла, что это было нужно для формирования моего характера. Но тогда друзья мне предложили сменить имя, сказали: «Ты такая светленькая, давай тебя будут звать Света». Мне было больно, обидно, но я решила согласиться. Сказала родителям: «Мама, папа, с сегодняшнего дня меня будут звать Света». Папа с мамой переучились и называли меня так 10 лет, но по документам я оставалась Сэсэг.
И вот я поступаю в ГИТИС, дохожу до тура с мастером, Валерием Борисовичем Гаркалиным. Наступает моя очередь: «Здравствуйте, меня зовут Света». Валерий Борисович смотрит в документы и говорит: «Я, конечно, извиняюсь, но здесь написано другое имя». Я говорю: «Нет-нет, это так написано, но я Света». Он говорит: «Посмотрите, ну какая же вы Света?». И дальше звучит лекция про важность своего имени. Мне казалось, она длилась вечно. Такое внимание мне было очень неловко. Я помню, что начинаю реветь. Он заканчивает, говорит: «А теперь давайте познакомимся. Как вас зовут?». Я сквозь слёзы: «Сэсэг». Потом мы выходим, я сразу звоню родителям: «Мама, папа, всё, меня снова зовут Сэсэг». Родители говорят: «Ну и прекрасно. Опять надо переучиваться!». Я поняла, что это был очень нужный, волшебный момент.
Раньше у меня было непринятие себя настоящей, своей национальности. Мне не хотелось выделяться. Я всё время спрашивала маму: «Почему я не такая, как все?». Я не хотела знать свою культуру, в ту сторону я вообще не смотрела. Мы все – русские ребята.
В школьные годы я достигала авторитета потому, что мама и папа в меня верили, и потому, что я занималась спортом. Только на спортивной площадке я расправляла плечи и занималась своим любимым делом – волейболом, баскетболом, настольным теннисом, стрельбой, бегом. Это мне привил папа. Поддержка родителей, спорт, музыка – всё это меня сформировало как личность. Конечно, принятие себя происходит до сих пор. Я верю, что с того момента, как Валерий Борисович вернул мне имя, какие-то силы внутри как будто завибрировали и сказали: теперь ты идёшь правильно, как будто появилась ещё одна опора. Как будто окрепла сила рода. А у Сэсэг начались новые приключения.
Волнение перед выходом на сцену – это мой индикатор
— Насколько вы сейчас себя чувствуете на своём месте в актёрской профессии?
— Несколько лет я ощущала синдром самозванца. Сейчас я понимаю: это моя игра! Наконец я пришла на своё поле в своём облачении, за мной моя команда, если говорить спортивными терминами. На данном этапе театр – как будто новая ступень к чему-то важному. Я пока не знаю, что это будет, но у меня есть полное ощущение, что меня готовят как спортсмена к Олимпийским играм. И театр – это подготовка, и она – оххх! – я не знала, что это такая тяжёлая профессия. Когда я училась, понимала, что будет трудно, но не настолько. Каждый раз, выходя на сцену, я преодолеваю себя, волнуюсь, прохожу через сомнения в себе. И каждый раз это новый шаг к себе. Я иду к самой себе через игру в театре.
Я спрашивала у мастера: «Валерий Борисович, а когда волнение закончится?». Мы с ним вместе играли в двух спектаклях – «Двор» в «Гоголь-центре» и «Война», которую поставил Владимир Николаевич Панков. Валерий Борисович мне отвечал: «Если ты перестаёшь волноваться, значит, ты всего достиг. Важна именно энергия волнения». Это как в мультике про Кунг-фу панду – энергия ци через меня идёт к зрителю и возвращается (улыбается). Волнение есть у меня даже на репетициях, и я поняла, что это мой индикатор. Значит, есть чему поучиться, есть что преодолеть. Театр для меня сейчас – это «серьёзная – несерьёзная» игра. Я чувствую, что я на своём месте и готовлюсь к чему-то новому.
Роли, от которых не отказываются
— Меня заинтересовали две ваших роли – Джульетта из спектакля «Ромео и Джульетта» в Театре Наций, которая получилась очень необычной, и Ирина из «Утиной охоты» в театре Et Cetera, которая как раз на своём месте… Расскажите про Джульетту, как вам досталась эта роль.
— Эта роль мне досталась опять благодаря моему мастеру Валерию Борисовичу, он мой творческий папа номер один. Он придумал такую интересную методику: приглашал к нам на мастер-классы разных режиссёров. На третьем курсе пришёл Владимир Николаевич Панков со своей командой из студии SounDrama. Мы познакомились, потом в течение месяца делали вместе работу. А потом Валерий Борисович мне сказал: «Кажется, ты скоро попадёшь в профессиональный театр». Подробности он мне не рассказал, и я до лета ходила, маялась: да что ж вы имеете в виду, мастер?! А летом мне позвонила дочь Валерия Борисовича Ника и сказала: «Сэсэг, ты, скорее всего, не откажешься от этого предложения: Владимир Николаевич Панков ставит «Ромео и Джульетту» Шекспира в Театре Наций. И ты будешь играть Джульетту». Это было в 2009 году, в самом театре ещё делали ремонт, и мы репетировали на сцене Центра имени Мейерхольда. Когда я пришла знакомиться, меня встретила огромная команда SounDrama, артисты, музыканты, Паша Акимкин, который играл Ромео. Это был невероятный для того времени спектакль, очень глубокий, текст Шекспира…
— Текст сохранили? А действие перенесли в наше время?
— Да, текст полностью сохранили, причем говорили на старом английском, который звучал в театре «Глобус», а действие перенесли. Клан Капулетти – были люди Востока, он объединил много разных национальностей. А Монтекки были европейцами, они звучали по-русски и по-английски. В то время в Москве была острая ситуация – противостояние между национальностями, и сам спектакль был очень актуальным. Мы добавляли в текст свой язык, помимо русского звучали разные языки. Текст Шекспира учился на раз, а мой родной язык давался мне сложнее. Но помогали все родственники, выписывали фразы, учили произносить. Для Владимира Николаевича было важно, чтобы Джульетта несла свой родной язык.
Естественно, кроме цитаты из балета Сергея Прокофьева «Ромео и Джульетта», всю музыку сочинили во время репетиций. В этом и есть смысл жанра саундрама. У меня там была ария на английском языке, и тут же я разговаривала на бурятском и на русском. Сцена была полностью открытая, квадратная. Мы учились работать, существовать сразу на четыре стороны. За эти два акта ты не мог выключиться, потому что всё время был как на площади. Это было невероятно трудно, страшно каждый спектакль. К сожалению, он шёл у нас непродолжительное время, мы буквально сыграли полтора-два года.
Но что удивительно, меня до сих пор узнают на улицах. Однажды женщина подходит, спрашивает: «Это не вы Джульетта?». В этот момент я думаю: как она вспомнила? Женщина говорит: «А вы вообще не изменились! Я помню, я была на премьере»… Были ещё люди, которые признавались, что этот спектакль перевернул их жизнь.
Я помню, как увидела первый баннер: мы с Пашей, наша фотография, – такие эмоции были, не передать словами. Но многие писали в статьях: что это такое, что это за Джульетта? Все же привыкли, что Джульетта должна быть изящная, а здесь какая-то природная, у неё всё на разрыв: любишь – так любишь, ненавидишь – так ненавидишь. Но, я считаю, это же подростки, как у них может быть иначе?
На спектакль приехала моя мама. Потом мама папе рассказывала о своих впечатлениях: «Когда наша дочь умирала на сцене, я готова была выбежать и закричать: стоп, прекратите!». Мастер мной гордился невероятно. И с тех пор Владимир Николаевич Панков стал мои вторым творческим папой и ведёт меня за руку дальше.
— Расскажите про его же спектакль «Утиная охота», где вы играете Ирину, которую мы представляем по фильму с Олегом Далем (там Ирину сыграла актриса Наталия Миколышина – прим. ред.). В том составе все герои предстают европейцами, но сам драматург Александр Вампилов был далеко не европейцем…
— Да, у Вампилова мама была русская, а папа бурят. Как-то Владимир Николаевич мне сказал: «У меня возникла мысль, ты будешь играть Ирину». К нему пришло осознание, что в спектакле должна быть культура бурятского народа, это же Иркутск, всё логично! У главного героя Зилова есть жена, есть любовница, а Ирина – это чистое создание, олицетворение природы. Но он отверг даже её, не смог справиться, и вернулся в свой мир. А помимо моей героини там есть друг Зилова Дима, которого играет алтаец Амаду Мамадаков. У Владимира Николаевича появилась мысль, что у главного героя должно быть плечо друга, несущего другую культуру, и шанс светлого спасения через Ирину.
Не хочу оставаться на уровне условной «Гули»
— Не являетесь ли вы заложницей своей внешности? Вам же наверняка предлагают однотипные роли. Не все готовы рискнуть, как Панков…
— И Серебренников. Это абсолютно так. Когда я заканчивала ГИТИС, мы с моим братом по духу Женей Сангаджиевым и предполагали, что так будет. Сейчас Женя уже крутой режиссёр. Мы с ним вместе играли и в «Ромео и Джульетте», потом вместе пришли в «Гоголь-центр». В 2010 году мы уже понимали, кого мы будем играть и где. У нас не было каких-то иллюзий.
Даже думали, что возможно придётся вернуться назад к себе. А мне некуда возвращаться, я с родины уехала в детстве, языка я не знаю, и значит, там в театре я не нужна. Говорить с акцентом смешно, когда ты находишься в своей республике. В русский театр идти странно. И когда появился Владимир Николаевич – произошло чудо. Он такой режиссёр, ему важно соединять разные культуры, составлять мозаику, калейдоскоп всех культур, представленных в мире. Он каким-то образом считывает код, даёт задачу – и актёр сразу понимает. До встречи с ним я была обрусевшей до костей, а потом – раз! – и что-то во мне проснулось. Это настоящее волшебство. Он никогда в своих спектаклях не идёт от того, что у тебя азиатский тип лица, тебе нужно азиатскую роль. Я уже переиграла всех, была украинкой в легендарном спектакле «Гоголь. Вечера», англичанкой… Потому что у режиссёра очень широкое видение.
Кирилл Серебренников взял Женю Сангаджиева к себе в «Гоголь-центр» и давал ему не только типажные роли, а разные – он играл и в «Мёртвых душах», и в спектакле «Кому на Руси жить хорошо». Это говорит о том, что у Серебренникова тоже широкий режиссёрский взгляд. Он знает, что важна не внешность, не фактура, а то, что внутри.
Нам с Женей повезло. А сейчас я не вижу в театрах азиатских типажей, хотя я часто хожу на разные спектакли. Бывает конечно, что требуется нарядиться в персонажа из Азии, тогда делают костюм, грим, но не привлекают человека с азиатской внешностью. Кино – это ещё большая засада. В кино я остаюсь на уровне условной «Гули». Бывают фестивальные работы, авторские проекты – про народы Севера или Алтая. Но я не жалуюсь. Меня судьба сводит с такими людьми, которые гораздо шире ментально, духовно и не подвержены стереотипам.
Когда ввожусь в спектакли, чувствую себя загнанной лошадью
— Ещё есть интересный спектакль, где у вас главная роль – «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?» в ЦДР. Не чувствуете ли себя такой загнанной лошадью в театре?
— Конечно, порой такое есть. Театр меня многому учит, в том числе, правде о себе, о том, какие у меня ресурсы. Но, слава богу, сейчас я учусь находить баланс, слушаю себя. В 2020 в мою жизнь пришёл цигун, я занимаюсь духовными практиками… Друзья даже шутят: «О, её можно не достать! У неё ретрит, она может три дня не отвечать на звонки и сообщения». Это осознание пришло ко мне в 2020 году, и я этому безумно рада.
Лошадью себя чувствую, когда ввожусь в какие-то спектакли. Когда не рождаешь спектакль изначально, а вводишься позже, это хуже всего. Огромный стресс. И как только я это поняла, Владимир Николаевич начал меня везде вводить. В спектакле «Загнанных лошадей» у меня тоже был ввод на Глорию, изначально я там играла другую роль. Я отнекивалась сколько могла. Но худрук сказал – значит, вперёд! До этого ввод был в «Однорукий из Спокана», в «Синюю синюю птицу» Театра Наций. В эти моменты я чувствую себя той самой лошадью: такой труд влезать в эту кожу. Другие артисты это рождали раньше, и сейчас у них идёт следующий этап, а я их догоняю. Но я понимаю, что в игре под названием «театр» без этого я бы не научилась чему-то важному.
— Вы заговорили про духовность. Поддерживаете принципы буддизма?
— Я бы себя назвала суперповерхностным буддистом, который только встал на этот путь. Мне в целом очень нравится философия буддизма. Но сейчас, разбираясь в своих корнях и копаясь в истории нашего народа, понимаю, что изначально там был шаманизм.
У меня было много попыток постичь буддизм. Я приезжала в дацан, ходила на встречи, хотела получить благословение, но каждый раз до конца не доводила. Что-то меня не пускало. Думаю, что ж такое? А сейчас поняла: мне нужно копать в сторону шаманизма. Я встала перед этой дверью совсем недавно и лишь открываю её. Но шаманизм и буддизм очень гибко дополняют друг друга. Люди рассказывают, что, если лама не смог помочь, он направляет к шаману, и наоборот. Так что всё взаимодополняемо.
— Следите за тем, что делают бурятские художники или другие известные люди?
— Очень нравится то, что делает Даши Намдаков. В его работах есть сильные смыслы и космические коды. Благодаря моей подруге Ольге Гатаповой я лично познакомилась с художником. Это произошло совершенно случайно в Москве, в знаменитом бурятском ресторане «Сэлэнгэ». Меня попросили спеть. Я отказывалась: я же пою только в спектаклях, и в тот момент у меня не было с собой минусовок. Но потом мы скачали музыку с компьютера в кабинете директора, и я стала петь.
Смотрю, в зале Даши Намдаков с супругой Татьяной и актёр Александр Михайлов, тот самый из фильма «Любовь и голуби», он родом из Читинской области и любит бурятскую культуру. После этого меня представили: это единственная актриса из Бурятии в Москве. Даши очень скромный, степенный. Он меня поблагодарил за песню и сказал, что меня ждёт большой путь.
Из певцов обожаю Чингиса Раднаева, коллектив «Намгар», Елену Борохитову, Бадму-Ханду Аюшееву. Это те люди, которые сейчас продвигают нашу культуру. Слушаю их, и гордость каждый раз, и мурашки.
Стала есть мясо — и обрела внутреннюю силу
— Любите бурятскую национальную кухню? Готовите сами какие-то блюда из неё?
— Есть мне нравится (улыбается)! Любимые буузы, чай. Но 10 лет я была вегетарианкой, почти веганом, я только четыре месяца назад вернулась к мясу.
— А что заставило вернуться?
— Здоровье. Врачи сказали, что нужно изменить диету. Я вернула в свой рацион рыбу и индейку, и сразу показатели выросли. А я до этого с пеной у рта доказывала, что надо быть вегетарианцем. В ответ мне друзья напоминали про мои гены: «Ты же бурятка, значит, ешь мясо испокон веков». И как только я вернула индейку – всё стало хорошо, появилась внутренняя сила как в тот раз, когда мне мастер вернул имя. Что касается еды, я понимаю: надо просто слушать свой организм.
А кухню бурятскую обожаю, тем более, сейчас она стала ещё вкуснее. С ней можно познакомиться в ресторане «Орда» на Мясницкой, в кафе «Баяр» на Новослободской, есть «Алтаргана» на Садовой-Черногрязской. Бурятская и монгольская кухня сейчас набирает популярность в Москве, много кафе открывается, можно заказывать буузы на дом.
— В документальном фильме про вас звучат песни Виктора Цоя. Вам нравится его творчество? И вообще какую музыку любите слушать?
— Я помню, во время съёмок фильма, в 2019 году, у меня был период увлечения группой «Кино». И когда меня спросили, какую музыку поставить, я, не задумываясь, выслала песни Цоя. Цой – это смысл и внутренняя сила в каждой букве. До этого его творчества абсолютно не было в моей жизни. А тут как будто фокус навели: снимается фильм, я начинаю его слушать. Дальше увлечённость прошла.
В целом, слушаю абсолютно разную музыку: от Стиви Уандера до советских исполнителей. Люблю минималистов таких, как Арво Пярт, обожаю старинный джаз, Арету Франклин, Эллу Фитцджеральд. Песни советского периода, например Микаэла Таривердиева, для меня – это сплошное тепло и ностальгия. Эту любовь мне передали родители. В детстве я садилась за фортепиано и играла песни военных лет, а мама с папой их пели. Ещё люблю раннюю Пугачёву, французский шансон, Уитни Хьюстон, Нину Симон, Земфиру*.
— Музыка несовременная, получается?
— Вообще! Современную поп-музыку я совсем не знаю, ни зарубежную, ни отечественную. Мне коллеги советуют: «Ты следи за тем, что сейчас в музыке делается». Но мне хочется слушать именно то, что откликается.
Это интервью продолжает спецпроект о творческих людях родом из Бурятии. В ближайшее время мы познакомим вас с другими героями проекта, каждый из которых уже добился успеха в своей сфере. А пока можно прочитать интервью с абстрактным импрессионистом Бато Дугаржаповым.
Фото предоставлены Сэсэг Хапсасовой
*Признана иноагентом на территории России