Кирилл Штемпель: «Рисование — это мистика. Начинаешь рисовать девочку, прыгающую через скакалку, а получаешь бабушку, копающую могилу»
С архитектором Кириллом Штемпелем я была знакома заочно. Сначала (я ж филолог!) меня привлекла фамилия. А у него фамилия знаковая. Многим известно, что дом на Льва Толстого, в котором сейчас находится музей изобразительного искусства 20-21 веков, был построен как особняк барона фон Штемпеля.
А уже потом я увидела рисунки, которые Кирилл делает в свободное время. Его персонажи — прохожие, обыватели, сказочные существа, известные политики, исторические личности… Одним словом, оказаться на портрете художника Штемпеля может кто угодно (и в этом мы с ним похожи, конечно). У самого Кирилла очень выразительное лицо, запечатлеть его смог наш постоянный фотограф Саша Кременицкий. За несколько минут обеденного перерыва мы нашли очень удачную локацию. Стрит-арт на стене тоже имеет отношение к теме интервью, но об этом чуть ниже.
В свои 35 Кирилл Штемпель — главный архитектор бюро «Простор». Мы с ним поговорили об ужасах чиновничьей работы, происхождении псевдонима Holtov, возможности получения баронского титула и мистических откровениях удачливого художника.
— Вы же архитектор по профессии? Где вы работали?
— В 2010-м году у меня случился переломный момент — мой товарищ Сергей Фролов пригласил меня пойти вместе работать в мэрию. Он сам стал работать в администрации, был начальником отдела, а я возглавил Заволжский район как архитектор. Но в администрации мы пробыли очень недолго. Я наметил себе цель продержаться на этой должности год, но проработал там полтора года, и горжусь этим. Мэрия мне дала понимание, что такое профессия архитектора, и как устроены взаимоотношения – весь глобальный процесс стройки, от замысла до ввода в эксплуатацию здания. Пришло понимание несправедливости, сложности. Было понятно, что работая чиновниками, ты вряд ли что-то сможешь изменить, гораздо больше пользы для города ты принесёшь, работая практикующим архитектором.
Сначала ушёл Фролов, он основал компанию «Простор», куда пригласил меня. Мы позвали ещё студентов, начали работать, проектировали в основном массовое жильё. Это тот вид деятельности, за который мы деньги получали. Кроме этого у нас была концепция – создать большой проектный институт, который «мыслит» по-новому. Вся проблема старых институтов – некая закостенелость мышления уважаемых людей старой формации, прошедших долгий сложный путь, прежде чем стать главным архитектором. К 50 годам можно было накопить огромный опыт и стать ГАПом (главным архитектором проекта – прим. ред.), но, при этом, абсолютно потерять и свежесть мысли, и умение слышать противоположные мнения. Мы хотели создать не маленькое архитектурное бюро, как, например, у Миши Капитонова, а настоящий институт, где были бы специалисты из разных сфер – конструкторы, инженеры, маркетологи, социологи. Это учреждение нового формата, где люди открыты для общения, готовы воспринимать разные мнения и опыт.
Мы пытаемся постоянно участвовать в конкурсах, несколько раз проводили провокационную выставку современного искусства, стараемся работать с молодёжью… В 2011 году мы выиграли конкурс на проектирование жилых кварталов в Сколково. Это было немного удивительно – мы только открылись, решили принять участие в первом конкурсе – и сразу вышли в финал. Потом мы участвовали в конкурсе компании «Росатом», заняли третье место. Каждый год в разных конкурсах участвуем и периодически побеждаем – это уже традиция. У нас в городе ещё лет десять назад стояла очень острая проблема – были «взрослые» опытные архитекторы (Варюхин, Владимиров) и мы, молодые, начинающие, вчерашние студенты. А между нами никого не было, но существовала стена взаимного непонимания. Сейчас мы повзрослели, и отношения у нас наладились.
По сути, моей задачей было — не допустить поток народного гнева до ушей вышестоящих чиновников
— Недавно у нас появился новый начальник городского управления архитектуры и градостроительства…
— На эту должность назначили Наталью Гордееву, но надо понимать, что это не главный архитектор города. Раньше руководитель управления архитектуры и градостроительства был также и главным архитектором города. Сейчас должность главного архитектора хотят возродить. Но появится ли такой человек и как он будет работать, я пока не знаю. Мы сами спрашиваем, что именно будет делать главный архитектор, за что отвечать и на что влиять, какой у него будет функционал, какие инструменты. Но на эти вопросы ответов пока нет. Может, у чиновников есть понимание, но тогда они его тщательно скрывают от нас.
— А что вам больше всего не нравилось в чиновничьей работе? Что раздражало, от чего хотелось избавиться?
— Наверное, отсутствие доверия. Его как не было, так и сейчас нет. Это глобальная проблема для Ульяновска, и на мой взгляд, она есть не только в сфере архитектуры. То, что ты вроде бы занимаешь руководящую должность, являешься начальником отдела, но фактически ни одного решения сам принять не можешь. То есть существуют начальники над тобой, с которыми нужно согласовывать каждый шаг. Мне на должности чиновника приходилось писать служебные записки по каждому вопросу, они уходили наверх, а потом возвращались с резолюцией, как мне поступить. Хотя у меня был градостроительный кодекс, которого было вполне достаточно для принятия решений в рамках моих тогдашних полномочий, но я никакого решения принять не мог. Почему так получилось, что после ухода с поста главного архитектора города Михаила Мишина, исчезла сама должность? Все уже понимают, что ты не сможешь повлиять на ситуацию, потому что всё тебе спускается сверху в виде поручений, контрольных карточек, где тебе пишут: «дать предложение по такому-то вопросу». Ты сам можешь считать более важным не этот вопрос, а совсем другой, можешь подготовить собственный план работы, но ежедневно на тебя будут сыпаться самые неожиданные поручения. Их трудно предугадать, но легко понять, что они забьют всё твоё время. Отсюда и возникает вопрос: какие инструменты есть у главного архитектора? На него всегда отвечают абстрактно: он отвечает за архитектурный облик города, реализует градостроительную политику. Но что это значит в конкретных действиях — непонятно. Фактически, главный архитектор — просто крайний человек, на которого сыплются все проблемы.
Мне очень понравилось, как отношения в этой сфере выстроены в Казани. Там кроме главного архитектор есть помощник президента РТ Наталия Фишман-Бекмамбетова. Она достаточно молодая, ей нет ещё 30 лет, и она отвечает за комфортную городскую среду в Казани, за благоустройство, развитие общественных пространств. У президента республики к ней абсолютное доверие. Она сама решает, чем ей заниматься в первую очередь, во вторую, в третью… Если она говорит, что что-то плохо, Рустам Минниханов к ней прислушивается, потому что она компетентный сотрудник и находится на своём месте. У нас так не получится: всех заваливают поручениями с короткими сроками исполнения. Это занимает всё время, некогда просто подумать о городе.
Я в мэрии был посредником между главой города и простыми людьми. Жители, которые приходили на приём, были самыми разными, — и влиятельные бизнесмены, и обычные пенсионеры. Я в их глазах был конечным звеном, принимающим решение, и я не мог выглядеть иначе, так у нас выстроена вся система власти. Каждый приёмный день я слушал истории горожан: приходили владельцы киосков, которые жили исключительно на доход с продаж, а им велели срочно киоск снести; приходили бабушки, которые пытались пристроить к своему частному дому крыльцо и не могли это сделать… Я не мог им ничем помочь, как бы ни хотел этого. По сути, моей задачей было — не допустить поток народного гнева до ушей вышестоящих чиновников. Приёмными днями были вторник и четверг. Я вроде бы ничем не занимался, только выслушивал просьбы и жалобы, но меня это так изматывало, что я к концу дня совсем терял силы.
В детстве я рисовал Горбачёва
— Такие люди и становятся вашими героями? Меня очень зацепили ваши графические работы.
— Наверное, там собирательные образы. Рисование — это такой сложный процесс, можешь увидеть человека на улице и что-то в его лице зацепит, приходишь и начинаешь его рисовать. А в процессе рисования появляется своя история. Лицо может получиться совсем другим, могут проступить иные черты, и в результате получается другой человек. Здесь есть элемент мистики: начинаешь рисовать девочку, которая прыгает через скакалку, а получаешь бабушку, которая копает могилу. И самому интересно проследить, как одно превращается в другое. Меня больше захватывает этот процесс.
— В одном из интервью я прочитала, что вы рисуете с раннего детства, да? Что тогда рисовали?
— В детстве я рисовал Горбачёва (улыбается)… Я хорошо помню, как было всего два телеканала. На одном показывали съезд партии и на втором тоже. И это была интересная тема для меня. Я как-то три вечера подряд рисовал один рисунок, продолжая и продолжая. Мне было интересно изобразить подробности — герб Советского Союза, людей в президиуме.
— И хватало терпения?
— Как-то хватало. Я даже завидую своим родителям! Я был таким ребёнком, которому можно дать ручку и бумагу — и он на целый вечер занят. У меня с моими детьми так не получается, их нужно постоянно развлекать. Самое интересное, у меня и сейчас это продолжается. Случается, вечером начнёшь рисовать, рисуешь, рисуешь — и за окном светает. А завтра на работу… Забываешься. Мне удобно, что всё, что нужно для рисования, у меня всегда под рукой — лист обычной бумаги формата А4 и чёрная шариковая ручка. Я могу рисовать и пять минут, и целый день. С живописью сложнее, это более серьёзный и долгий процесс. Графические работы можно создавать на совещании, когда нечего делать, сидишь, в блокноте чирикаешь. В школе и в вузе у меня в тетрадках с одной стороны были записи, а с другой — рисунки. Причём рисунков было больше.
— Не боитесь изображать политиков, Путина или Морозова, в нелицеприятных образах?
— Честно говоря, лично я не считаю, что изображаю что-то нелицеприятное. Я же, когда рисую, не желаю обидеть героев. Хотя у меня часто так бывало, что люди на рисунки обижались. Был случай с одним знакомым чиновником, он постоянно нахваливал тех же самых Путина или Морозова: как похоже, как узнаваемо. И вот я решил ему подарить его портрет. Прислал, он долго молчал, а потом написал мне: «что это за чудище?». Я выбираю разных героев, могу с ними соглашаться или не соглашаться, но мысли кого-то оскорбить или над кем-то посмеяться у меня точно нет, всё остаётся на моей совести, поэтому мне не страшно.
У нашего губернатора Сергея Морозова очень интересное лицо, классное по пластике, орлиный нос, выразительные глаза. Я уверен, что в природе нет ничего интереснее человеческого лица. Каждое уникально. У Морозова лицо сказочного персонажа, поэтому я его нарисовал в образе Кощея, он же долго занимает свой пост, гордится этим. Это сказка! Что в этом обидного? Я уверен, что каждый в рисунках видит то, что сам хочет видеть. Мне же в каждом политике или популярном деятеле хочется разглядеть человека, понять, что с ним происходит, когда он снимает маску, приходит, домой, остаётся самим собой. Что там, внутри? Где то настоящее, что в человеке есть?
— Если продолжить разговор о политиках, вы в одном интервью признавались, что вам нравится Борис Ельцин…
— Я пошёл в первый класс в 1991 году. В конце августа я готовился к школе, нас пригласили на рассадку или ещё какое-то мероприятие… А 18 августа начался путч. Для меня, маленького мальчика, это было настоящим потрясением. Я думал, будет ли существовать наше государство. И сам поход в первый класс, к которому мы долго готовились, казался уже такой мелочью, по сравнению с тем, что происходило в стране. И через два года произошли октябрьские события 1993 года… Я тогда задумался, стоит ли ходить в школу, когда начнётся гражданская война и вообще никакой школы не будет. В детстве меня очень занимала политика, я был уверен, что тоже могу в этом участвовать.
Когда к власти пришёл Ельцин, он сразу показался мне новым человеком. Он был очень харизматичным, ярким, с характерным голосом. При этом он был похож на обычного мужика с соседнего двора. Тогда на НТВ выходила программа «Куклы», я записывал все выпуски, пересматривал их и перерисовывал персонажей. Всё казалось свежим, небанальным, нескучным: каждое выступление президента, каждый выпуск новостей. Ты не знал, что произойдёт, что тебе покажут, всё было непредсказуемо, чего совершенно нет сейчас. У нас же теперь всё предсказуемо: прямую линию с президентом уже никто не смотрит, потому что мы знаем все вопросы, а главное — и ответы. Федеральные каналы, на мой взгляд, люди тоже перестали смотреть: Украина, Украина, Сирия, Путин… Всё одинаково. А Ельцин привлекал, это очень неоднозначный образ, как Сталин или Ленин. Такие образы мне интересны как личности, на них большой груз ответственности. Нам-то со своей колокольни легко рассуждать про того же Сталина. А представить, в какой ситуации он был, и что его окружало, и почему он принимал такие решения, в этом хочется разобраться. Каждый человек — это отражение эпохи, отражение того времени, в котором он живёт, отражение обстоятельств, событий, окружающих и т. д.
Оценить, кто такой на самом деле Ельцин, я смог уже намного позже его смерти, да и то не до конца. Честно говоря, сейчас даже нет уже желания, разбираться в его личности, в очередной раз, сокрушаясь и разочаровываясь по поводу печальной судьбы России-матушки… Но тогда, в начале 90-х, у меня был самый разгар беззаботного детства, я не осознавал и не видел всех ужасов того времени. Но я очень хорошо чувствовал, что живу в интереснейшие время великих перемен, я переживал, что слишком мал и не могу быть на баррикадах в 91-ом и у Белого дома в 93-ем… Тогда образ Ельцина для меня стоял в одном ряду с Терминатором, Винни-Пухом и Ильёй Муромцем. Но Ельцин был, конечно, круче всех. Он был настоящий, живой, яркий, харизматичный, казалось, что большой и сильный…
(Кирилл Штемпель)
Я понял, что старый, но мне не поздно стать молодым
— Мне кажется, что ваши рисунки находятся вне времени, правда? Есть какие-то фольклорные мотивы, сказочные.
— Я не очень современный человек. Я недавно осознал, что я старый. Когда я это осознал, я понял, что мне не поздно стать молодым. У нас на работе 25-летние ребята начали вдруг хныкать, что им скоро тридцать, и жизнь прошла. Хотя они могут намного больше, чем я, у них другой ритм жизни, образ мышления, они гораздо быстрее обучаются. Но у них есть апатия к жизни, депрессия, у меня в этом возрасте такого не было. И я сейчас понимаю, что со своим отношением к жизни могу быть моложе их. В этом мне помогают и мои дети. У меня два сына — старшему будет семь, младшему недавно исполнилось четыре. Такое ощущение, что они всегда были. Уже и не помнишь, как мы жили до детей, это такая сказка и фантастика, мы могли делать то, что нам хотелось… Кажется, что это где-то во сне было. Но с детьми интереснее. Может, это иллюзия, но хочется верить, что они сделают то, что ты не успел сам.
— Связаны ли вы как-то с бароном фон Штемпелем, чьё имя носит особняк на улице Льва Толстого?
— Да, связан. У нас фамилии одинаковые (улыбается). Мне не хочется разрушать легенду, что у нас есть какие-то общие корни. В детстве мне это очень нравилось. На самом деле, я достаточно мало знаю предков по линии отца, Штемпель — это его фамилия и фамилия моей бабушки. Я для себя решил, что фамилия началась с бабушки, с 1930-х. Не надо привязываться к каким-то знатным людям. Мы же сами свою историю пишем. Мне больше хочется, чтобы у моих детей спрашивали не про особняк барона, а про то, имеет ли к ним отношение тот самый Кирилл Штемпель.
— У нас на сайте уже определился ряд героев, к которым мы периодически обращаемся. Один из них Егор Холтов. Как вы относитесь к его творчеству?
— Я его считаю лучшим художником у нас в городе. Я его знаю очень давно, мы вместе учились в училище культуры, познакомились, когда нам было по 15 лет. Он тогда ещё носил фамилию Захаров. Я к своим «заслугам» отношу то, что он взял такой псевдоним. Мне очень нравился фильм «Семнадцать мгновений весны» и все книги Юлиана Семёнова про Штирлица. Я их читал, а потом Егор брал их у меня. После того, как он прочитал их, он и стал Холтовым (Вильгельм Холтофф — сотрудник Гестапо, подчинённый Мюллера, вёл дело Штирлица, когда его отказался взять Айсман, убит, когда выяснилось, что он помогал Штирлицу выследить Айсмана — прим. ред.). Самому Егору понравилась своеобразная игра — если прочитать эту фамилию наоборот, получается «вот лох». Он очень интересный, своеобразный, у него глубокие мысли, откровенные. Несмотря на образ жизни, вредные привычки и тому подобное, Холтов хранит в себе глубокие идеи, и это очень важно. «Ленинский район» (изображение Ленина с подписью «RAЁN» — прим. ред.) — это уже готовый логотип для Ульяновска.
Я с удовольствием вспоминаю, как мы учились в училище культуры. Поступили в 1999 году, выпустились в 2003-ем. Тогда и время было интересное, и с курсом мне повезло. У нас училось 12 человек, все были яркие и все чего-то добились в жизни. Были очень хорошие преподаватели, нас учили не столько рисовать, сколько мыслить. Не все из нас стали художниками, но каждый стал личностью.
— Вам, кстати, приносят доход ваши рисунки?
— Нет. Когда я пытался этим заработать, у меня ничего не получалось. Уходит душа. Один раз женщина попросила меня нарисовать шарж для преподавателя своей дочки. Работать с ней было невозможно, она просила то изменить глаза, то изменить рот… В итоге работа не понравилась, они просили изменить всё. Я так работать не могу. Когда я рисую для себя, я никому ничего не должен, делаю, что хочу. У меня есть листок, что хочу, то и ворочу. Когда понимаешь, что тебе заплатят деньги, ты должен угодить… Искусство превратить в заработок невозможно, для этого нужно искать компромисс, а компромисс в искусстве — всегда плохо.
Все разговоры о наличии смыслов в творчестве и искусстве, равно как и разговоры о смысле жизни, не имеют абсолютно никакого смысла. Любое творчество или произведение искусства, как и любая жизнь, изначально несёт в себе тысячу смыслов. И поиск этих смыслов — это серьёзная мыслительная работа, и в первую очередь работа зрителя, слушателя или читателя, но не автора произведения. Автор уже выполнил свою часть работы, создав произведение. Автор своим творчеством дал зрителю пищу для размышления, дал направления для мысли, вдохновил зрителя на умственную деятельность. Но автор не может и не должен разжёвывать каждому, о чём его творчество, так смысл искусства теряется совсем. И спрашивать у автора о смысле его творчества — это всё равно, что тренера в спортзале просить заниматься вместо тебя.
(Кирилл Штемпель)
Графика Кирилла Штемпеля, фото Александра Кременицкого
