Небесные рыбы и реальные люди. Как Иван и Дарья Никитины делают города зеркальными - Darykova.Ru

Небесные рыбы и реальные люди. Как Иван и Дарья Никитины делают города зеркальными

Рубрики:
Интервью
Социальные сети:
ВКонтакте | Дзен/ОбнимиМеня

Несколько лет назад в одной из арок на Ленинградском проспекте я заметила небольшую зеркальную фигурку. Это было что-то среднее между рыбкой и воробушком с нанесённой на поверхность гравировкой. Этот воробушек отражал какой-то кусок нашей реальности и тебя самого, если ты к нему приближался.

Потом таких зеркальных рыбок, лисичек, разных зверей и мифических существ я стала встречать и на других улицах Москвы. Их создаёт дуэт «Небесные рыбы» – творческий проект художников Дарьи и Ивана Никитиных, работающих в технике зеркального граффити. Кстати, эту технику они сами и изобрели. Концепцию «Небесных рыб» придумал Иван, когда дуэт подбирал тему для стрит-арт-проекта в 2012 году. Причину выбора материала художники объясняют так: зеркало взаимодействует с окружающей средой, изображение меняется при смене погоды, отражает людей, деревья, дома, машины.

«Небесные рыбы» – это проект двух самостоятельных художников, они больше не пара. Поэтому я и встречалась с ними по отдельности: с Дарьей общалась онлайн, а с Иваном – в мастерской на Верхней Масловке. Мы говорили примерно об одном и том же, однако голоса художников звучат по-разному. Каждый из них что-то добавляет в этот уникальный и очень важный для Москвы (как мне кажется) проект.


Дарья Никитина: «Ты выносишь мозаику в этот мир, как ребёнка из горящей избы. А мир его уничтожает»

— Недавно вы побывали в Бурятии, на Байкале. Расскажите, что там делали, и какие впечатления остались о поездке?

Байкал – просто сказочное, совершенно потрясающее место какой-то кристальной чистоты. Там возникает ощущение, как будто его Господь только что создал, буквально минуту назад. Он ещё не просох, краска свежая, ничего не запылилось, всё как в первый день творения. Очень удивительное ощущение, конечно, такое всё яркое-яркое. Все фильтры выкручены на максимум.

— И вы даже там купались? 

— Я в Байкале купалась каждый день по два раза. Температура воды была +3. Я серьёзно думаю, что я теперь моржевать могу, наверное (улыбается). Я там одна купалась, больше желающих не было. 

«Зеркальный лес» на Байкале

— Расскажите, что вы там делали, какая работа получилась?

— В Бурятию нас пригласили в арт-резиденцию «Радуга» делать мозаику на входную группу, посвящённую природе Байкала. Арт-резиденция – побратим «Жёлтой мельницы» (творческая лаборатория Полунина в деревне Креси-ля-Шапель под Парижем – прим. ред.) Славы Полунина. Сама хозяйка Анна Назарова работала со Славой, была резиденткой, практически членом его «Академии дураков». Она с огромным вдохновением  создала эту резиденцию. Мы тоже со Славой работали, кто-то нас порекомендовал, и Анна нас пригласила делать мозаику. Собственно говоря, эскиз я нарисовала ещё зимой. Мы его утвердили, согласовали, потом приехали и сделали.

Получилась работа 9 на 3 метра, это 27 квадратов. Там больше 3 тысяч элементов. Мы, конечно, не считали, я примерно прикинула по количеству на квадратный метр. Может, потом волонтёры или гости посчитают. Там пять фигур – олень, манул, нерпа, суслик и сова – приехали из Москвы, а остальных уже на месте делали. И весь этот зеркальный лес тоже собирали на месте. Это апсайкл, то есть нам не покупали материал, а дали использованные зеркала, которые уже были в употреблении. Они все разной толщины, поэтому работать было трудно, но получилось интересно.

— Я так понимаю, вы за время существования проекта от маленьких форм переходите к глобальным. Насколько трудоёмко такую работу создавать?

— Я бы не сказала, что мы сейчас переходим, у нас сразу были большие работы. Буквально в первый год мы делали Нику, это большая фигура, четырёхметровая. В образовательном центре на Ходынке, в холле, у нас гигантское панно с тунцами «Глубина 300 метров» площадью 60 квадратов, 10 метров высотой. Мы его тоже делали в первый год существования проекта. Во второй год мы делали быка на юго-западе Москвы, там 70 квадратов. Есть «Пермское выживание», там вообще 200 квадратов практически. Нет такого, что мы начинали с мелких, а сейчас перешли на большие форматы. Есть различия в сложности используемых техник.

— Есть ли у вас разделение при работе? Кто что делает?

— Разделение такое: я, например, не умею резать, поэтому всё режет Иван. Монтируем, вместе, рисуем по очереди, мне кажется, это видно по стилю. Потом гравирую в основном я, но Иван свои работы сам гравирует. Так что разделение по сути ситуационное. Если есть какие-то заказы на интерьерку, я в основном делаю дизайн, потому что нужен более консервативный стиль. 

— И вам бывает иногда эмоционально тяжело? 

— Да, эмоционально тяжело бывает часто. Сам процесс физически тяжёлый, даже если это интерьерка. А на улице ещё накладывается стресс оттого, что это незаконно, что тебя приедут забирать. Ваня этого как будто ждёт, а я очень паникую. Мне кажется, что это стоит миллиарда нервных клеток. На улице надо ориентироваться на погодные условия: то ветер, то дождь, то холодно, то что-нибудь отваливается. Всё время боишься, что кто-нибудь к тебе приедет, что-то разобьют и очень часто, действительно, всё уничтожают. Недавно у меня в воспоминаниях в фейсбуке (запрещённая в России соцсеть, принадлежащая компании Meta – прим. ред.) всплыла наша спящая царевна, которая не прожила и недели, хотя мы огромное количество труда в неё вложили. Так что, конечно, большой стресс, что говорить.

— Как вы реагируете, когда узнаёте, что работы уничтожают?

— Конечно, расстраиваемся. Это как ребёнка из горящей избы выносишь в этот мир, а мир его уничтожает. Каждый раз очень грустно, и привыкнуть к этому нельзя.

— Но вы, тем не менее, продолжаете это делать.

— Да, продолжаем, потому что, можно сказать: хейта бояться – в художники не ходить. На самом деле, и в интерьерке то же самое. Если кто-то думает, что если ты работаешь в интерьерах с богатыми заказчиками, то к тебе будут хорошо относиться. Нет, не будут. Там всё то же самое абсолютно. Только работы уничтожают пореже, потому что за них заплатили много денег. Так что для меня это просто базовая норма жизни. Если вдруг что-то происходит легко и без стресса, я просто очень радуюсь и удивляюсь, что так может быть. Если всё плохо, то для меня это нормально (улыбается).

— Это восприятие помогает вам выживать не только в творчестве, но, наверное, и в жизни?

Меня недавно в арт-резиденции спрашивали, как ты вообще это всё вывозишь. А я говорю, что у меня просто рабочий режим: мозаика сама себе не приклеит. Вот мы приехали, у нас ограниченное время, считайте, мы на подводной лодке. То есть мы сейчас улыбаемся, машем и делаем. Плюс ещё погода, которая поменялась, когда мы уже закончили, слава богу, стало +3 с ветром. В +3 с ветром на улице работать невозможно. Так что просто переключаешься в рабочий режим и работаешь. И такое восприятие, конечно, помогает. Надейся на лучшее – готовься к худшему, как говорит моя бабушка.

— В одном из интервью вы назвали мозаику творческой отдушиной для себя. То есть она вас в какой-то мере выручает?

— Тут есть свобода творчества, потому что в интерьерке у тебя каждый раз ТЗ размером с «Войну и мир», и там, в общем, особо не разгуляешься, а тут делаешь, что хочешь. Никто тебе не хозяин, сам себе хозяин.

— Как меняется (и меняется ли) тематика ваших работ со временем?

— У нас буквально сразу появились мифологические сюжеты, та же Ника – это 2012 год, вторая или третья наша работа и первая большая. Лично я считаю себя художником-анималистом. Мне эта тема очень близка, и я в эту сторону стараюсь развиваться. А Ваня интересуется шаманскими и мистическими темами, то есть каждый приносит что-то своё. Но в принципе, это всё – тема взаимодействия с природой и нашими корнями, и культурными, и биологическими, и природными.

— А анималистическую направленность вы как-то проявляете не только в мозаике, например, в живописи, в графике?

— Да, у меня есть проект «Шерстяные твари», который посвящён животным: это и стрит-арт, и графика, я даже в интерьерные росписи пихаю каких-то мышей. В общем, да, у меня эта тема везде присутствует, во всём моём творчестве, и в живописи, и в графике, и в росписях, и в фарфоре, везде.

— Как создаются большие проекты, как, например, на «Авиапарке»? Нужно ли для них согласование, документы?

— Для глобальных, конечно, нужно, потому что ты клеишь не одним днём, а тебе нужен месяц, включая подготовку. Вот сейчас мы мозаику на Байкале за 10 дней сделали, но это работа в авральном режиме. В принципе, на большую работу нужен месяц, особенно если не в метре от стены живёшь, надо куда-то далеко ездить и закладывать логистику. Поэтому, когда ты месяц работаешь каждый день, конечно, нужно разрешение от собственника. Нам как-то согласовывали добрые люди. Всё, что у нас согласовано, согласовано добрыми людьми, не нами. У нас ни разу не получалось ничего согласовать (улыбается)!

«Глаз бездны»

Как-то кидали клич в соцсетях, что вот есть такая идея, есть эскиз, даже иногда целая готовая работа. Например, у нас готова большая Ника, восьмиметровая фигура, которая лежит и ждёт своего накола. Она лет шесть валялась в мастерской, пока не нашли, куда приклеить. Согласование, конечно, сложный вопрос. Ну, что делать? 

— Откуда берёте материал? 

— Покупаем за свой счёт на фабрике. Зеркала из магазинов нам не подходят, у них сзади защитная плёнка, их нельзя на мозаику лепить, поэтому мы на фабрике покупаем, и нам в мастерскую привозят. Почти как в той сказке братьев Гримм про сапожника и шкурки: купил шкурку, сшил сапожки, продал сапожки, купил две шкурки. Сделали интерьерную работу, с части долги отдали, на часть зеркало купили. Из него делаем стрит-арт. Иногда кто-то нам донатит, в последнее время больше. На Фрунзенской мы делали «Чаепитие», нам местные жители хорошо подонатили.

— То есть люди в большинстве своём хорошо реагируют?

— Да. Но ту же царевну не прохожие счистили. Так получилось, что мы её прилепили на шахту метро, и счистили коммунальщики, а люди ничего против не имели, даже наоборот, хотели обратиться к депутату, но просто не успели.  

— Известна история про осьминога, который стал символом Алексеевского района.

— Там была смешная история. Я очень хорошо помню, как мы делали осьминога, потому что я его собирала беременная, была уже месяце на седьмом. Мы его собрали, всё хорошо, а через несколько лет там сделали парковку, и машины стали около него парковаться, а осьминог начал разваливаться. И нас пригласили его реставрировать. И тогда подсветку ему сделали, типа символ района. Мы приехали его реставрировать, и к нам подходили местные жители, рассказывали, что эта мозаика ещё с советских времен, тут был магазин «Океан», и вот бабушка моя ещё видела эту мозаику… Было смешно, конечно.

Иногда действительно работа становится символом района, а жители потом собирают каких-то денег, это всё реставрируют… Но с тем же осьминогом случился фейл, потому что у него всё поотваливалась в очередной раз из-за машин. И решили делать прямо комплексную реставрацию. Мы посчитали по техническому минимуму. Они говорят: ой, нет, это очень дорого, нам надо срочно. И ещё выяснилось, что какой-то начальник хочет, чтобы фон был голубой. Я говорю: извините, конечно, но у нас не греческий ресторан (улыбается). Они куда-то загасились, и на 1 мая мы видим фото в местной газете, где наш осьминог не отреставрирован, но покрашен весь по периметру такой голубенькой ФЦшечкой (голубой фталоцианин (ФЦ) – разновидность синтетического пигмента – прим. ред.). У меня тогда были очень мстительные чувства. 

— А ещё есть ваша работа в арке Садовой-Триумфальной – божество с развевающимися волосами…

— Да-да-да. Мы его делали, когда был чемпионат мира по футболу. Это Кумадори, у него волосы на самом деле зеркальные, но сейчас их закрасили. Сначала это была просто маска, а потом Ваня решил ему тельце присобачить. К сожалению, волосы не отчистили, а когда они были зеркальные, это было нечто – прямо как у девочки с акулами на «Авиапарке».

— Жалко, вроде бы он в хорошем состоянии, но волосы закрасили, и уже как-то не так воспринимается. А как вы выбираете места для размещения своих работ?

— Под большие работы – где добрые люди согласуют, а под мелкие, поскольку у нас нет машины и это всё довольно тяжело таскать, получается размещать где-то в окрестностях мастерской. Куда дотащили, где нашли подходящую стенку. Ну и во все там поездки с собой берём, но там тоже смотрим по обстоятельствам. Если речь идёт о стрит-арте.

— И в каких городах кроме Москвы их можно увидеть? Сейчас география расширяется?

— У нас есть работы в Мурманске, в Улан-Удэ, в Сочи, в Париже, в Эдинбурге. Есть работы в Черногории, на Гоа, в общем, до пандемии география расширялась хорошо. Сейчас больше путешествуем по стране. Самая высокая мозаика у нас – на Эльбрусе, на Гарабаши, на высоте 3800 метров, а самая северная – на Териберке, прямо на Баренцево море смотрит.

— Насколько комфортно или, наоборот, страшновато вам выходить в город? Вы же работали долгое время с витражами. То есть это интерьер, а тут ты выходишь в пространство города. Насколько это вам близко?

— Мне не близко, я каждый раз испытываю совершенно жуткий стресс. Ваня кайфует, а я боюсь. В целом по больнице – температура 36,6. Когда мы делали мозаику в Париже, я вообще думала, что нас депортируют. У нас там несколько работ. На мосту Берси – курящая лягушка, на мосту Аустерлиц – большой удильщик, прямо большой, метра три. А в 9-м округе несколько мелких рыбок…

— А вы это из России везли?

— Нет, мы это там делали, потому что мы уже работали в «Жёлтой мельнице», Слава Полунин нас пригласил делать объекты для воздушных замков. И мы в свой выходной пошли делать стрит-арт, тогда как все нормальные люди в свой выходной в Париже идут в Лувр… То есть это мы у него в мастерской сделали и привезли.

— Где бы ещё хотели побывать, если оторваться от финансовых сложностей и санкций?

— Я люблю путешествовать. Очень хочу в Японию, Барселону, Италию, Америку. Пусть зовут в любую страну. «Мы полезных перспектив никогда не супротив», как говорил Федот-стрелец. Вот Байкал – потрясающее место, совершенно феноменальное, какое-то невероятное. Териберка произвела сильное впечатление и Мурманск вообще. Париж, Эдинбург… Все города прекрасны по-своему, мне и в Сочах понравилось, тоже отлично!

— Вы родом из Москвы? Расскажите, пожалуйста, про свою семью.

— Да, я из Москвы. У меня самый известный предок – это наш прадедушка Антон Михайлович Фролов-Багреев, который изобрел советское шампанское. Вот он прямо лауреат Государственной премии, про него есть статья в Википедии. Он изобрел резервуарный метод шампанизации. А дедушка, Константин Васильевич Чураков, был художником, но очень камерным. Он прошёл всю войну, от Сталинграда до Берлина, и после этого просто засел в деревне и писал пейзажи. И, в общем, совершенно не был знаменит, его работы буквально несколько знатоков покупали. Да, и ещё дедушка преподавал в Косыгинской текстильной академии, где у него учился Слава Зайцев. И когда он выпускался, то пришёл к дедушке и говорит: Константин Васильевич, давайте я вам сошью костюм. А дедушка отвечает: нет, Славочка, спасибо, я уже женат, а помирать пока не собираюсь (улыбается).

— И мама у вас довольно яркая?

— Мама у меня Елена Пятибрат – beauty- и  noage-блогер с огромной аудиторией, очень широко известная в блогерских кругах, у неё там какие-то тысячи подписчиков. Она занимается сферой noage, я не знаю даже, как это назвать…

— Молодость вне зависимости от возраста, да?

— Да, она занимается молодостью, к которой красота идёт бонусом.

— Вы применяете её советы?

— Мне очень стыдно, но мне некогда просто этим заниматься. Если бы я была beauty-блогером, я бы, наверное, всё это применяла, но я художник, занятый тяжёлым физическим трудом.

— Но я знаю, что, кроме того, что вы художник, вы ещё рачительный енот, да?

— Да, у меня есть экологически-культурологический паблик «Рачительный енот», он почему-то внезапно стал международным. Некоторые даже пишут: я 15 лет живу в Италии, и вот сейчас нашла, наконец, родственные души, чтобы лазать по помойкам, спасать артефакты. Паблик посвящён тем же самым корням, я во всём своём творчестве исследую эту тему. У нас есть ещё один паблик на эту тему – La Pomoika, он более популярный, чем «Рачительный енот». В La Pomoika есть рубрика «Спасённое искусство», и там народ такие вещи находит, что впору просто музей открывать! Находят графику чуть ли не Чарушина, скульптуры бронзовые, люстры хрустальные, акварели дивной красоты, живопись маслом, абрамцевскую резьбу времён Врубеля, одним словом, много всего.

— А как это всё оказывается на помойках?

— Народ выбрасывает. На самом деле, я это лично наблюдала, как оно оказывается на помойке. У нас есть мастерская на Верхней Масловке от Союза художников, официально я живописец-портретист. И соседка по мастерской на моих изумлённых глазах рвала и выбрасывала работы своей бабушки. Я их у неё прямо из рук вырвала, говорю: не утруждайтесь, я вижу, что вам трудно. Там были удивительные работы, которые мы потом коллегиально идентифицировали. Например, было изображение девочки в каком-то финском национальном костюме. Потом выяснилось, что это уникальная народность, которая живёт на острове в Калининградской области, их осталось всего человек 20.

А люди просто берут и выкидывают, потому что им это не нужно. Я сама находила фарфоры, люстры, картины и чего только не находила. Один раз нашла киот (шкафчик для икон – прим. ред.) 19 века, отделанный шпоном красного дерева. Не такие уловы, как в Италии или Франции, но тоже можно найти что-то интересное.

— Как вы думаете, с чем связан интерес людей к таким вещам, почему они хотят дать им вторую жизнь?

— Здесь, на мой взгляд, есть несколько факторов. Во-первых, само качество вещей, нашего материального окружения, сильно деградировало. А то, что не деградировало, по стоимости взлетело куда-то в стратосферу. Во-вторых, экологическое сознание у всех развивается, апсайкл, вторая жизнь, этичное потребление. Плюс ещё ностальгия у всех, у кого ложная, у кого настоящая. И эти предметы – тоже в каком-то смысле материальные корни, эта связь тоже даёт какую-то энергию.

Наша аудитория – в основном, женщины 30+ с парой высших образований и работой примерно в IT-сфере. Они все образованные, процветающие современные женщины, живущие либо у нас, либо в Европе, их там очень много. Я с одной такой прекрасной дамой беседовала, она дочь академика, сама писатель, преподаватель. Она меня спросила: как вы думаете, кто ваша целевая аудитория? Я отвечаю: ну не знаю, наверное, люди, которые любят старину. А она говорит: нет, это работники интеллектуального труда, которым нужно заземлиться, зазерниться и немножко снять стресс, чтобы чувствовать себя живым и в контакте с материальным наследием. Плюс какой-то творческий движ, реставрация, вся эта мелкая моторика. Бог послал тебе этажерочку, и пока ты её реанимируешь, чувствуешь себя счастливым. Стресс снимается, этажерка улучшается, жизнь налаживается. «Вот я связала макраме на 500 узлов и вспомнила телефоны всех своих однокурсников» – нейронные связи проснулись!

— Есть ли у вас домашние животные?

— У нас три кота. Первая кошка – это мисс Бастинда, звезда интернета с каирской помойки! Дело было так: у нас пропал кот, и я несколько лет рыдала, пыталась его искать, и все мне слали разных котов. И тут я вижу в ленте какой-то комок скорби несчастный, похожий на дохлую крысу, про который моя знакомая барышня-дизайнер пишет, что никто этих шпрот помоечных не берёт, поэтому шансов пристроить нет, но я попробую. Я ей пишу: Ира, если никто не возьмёт, возьму я. А потом соображаю, что она работает в Каирском музее. И спрашиваю её: а эта шпрота тоже в Каире? Она отвечает: да. Как раз была пандемия. Ира прислала мне эту шпроту со своей мамой, а мы получали в аэропорту помоечную кошку с египетским паспортом. У неё очень сложный характер – такой пассивно-агрессивный. Но она красавица, и мы все её обожаем. Ещё у нас есть деревенский кот Сырник, который к нам сам пришёл. Он живёт под девизом: наглость – второе счастье. Пока его робкие братья где-то шухарились под крыльцом, он сам пришёл, полез в карманы, в тарелки. И в результате он поехал с нами в Москву. Есть ещё кот Марсель, он абиссинец, у него хозяева релоцировались и его пристраивали. В целом, все коты ладят. Они – герои моего творчества. А я их всё время рисую, во всех видах и на всех материалах – на фарфоре, на ткани, в графике, в живописи.

Кот Марсель

Иван Никитин: «Зеркало – это наш основной магический материал, который обеспечивает интерактивность этого проекта»

— Расскажите про мастерскую на Верхней Масловке, в которой вы работаете.

— Эта мастерская принадлежала Дашиному дедушке Константину Васильевичу Чуракову, потом она перешла её бабушке Майе Антоновне Фроловой-Багреевой. Они оба художники. От них она досталась Дарье, а она передала мастерскую мне под работу. А совсем давно в этой мастерской творил Владимир Татлин. Само здание было построено в 1930-е товарищем Сталиным специально для художников. Предполагалось, что здесь будет русский Монмартр, чем этот городок и стал. По сути, здесь работали все самые известные классические художники. Я, наверное, белая ворона, но у всех на респектах. Дядьки тут маститые: на первом этаже – мастерские скульпторов, а выше – живописцы, от просто станковой живописи до монументалистов, у которых работы по 8-12 метров. Как они их оттуда выносят, я не очень понимаю. Буквально каждую фамилию ткни – и это будет состоявшийся художник, сын или внук известного мастера.

— Какие впечатления у вас остались от недавней поездки в Бурятию?

— Впечатления, конечно, сильно полярные. Мы там делали зеркальный лес. Это была арт-резиденция «Радуга», недалеко от берега Байкала, буквально 100 метров. Там очень круто: цветущий розовый багульник, закаты над Байкалом, очень вдохновляюще. И там приходит чёткое понимание, что жизнь очень коротенькая, у тебя времени нет. И твоя жизнь – это твоя жизнь, и в следующие 10-15 лет, сколько осталось, ты должен по максимуму делать, невзирая ни на что. Это моё ощущение. Там ещё была довольно сложная психологическая обстановка для всех. И у меня было много стресса, потому что на меня давили окружающие, непонятно зачем. А я работал, и в процессе работы пришло понимание, что на это я хочу время тратить, ровно вот на это, ни на что больше. Мало того, что хочу: надо. Категорически надо.

Были и забавные истории. В предпоследний день к нам пришла вся команда «Радуги». Но у меня звучал Летов, и пока вся компания смотрела мне в спину, я продолжал резать. Через некоторое время они свалили, оставили мне довольно пьяного дяденьку. Я расстроился, подумал, что у нас будут какие долгие дурацкие разговоры. Но буквально после 12 часов дяденька в один момент протрезвел, надел на себя обрядовую шапку ламы, вытащил барабанчик, ваджру (ритуальный предмет в индуизме, буддизме и джайнизме – прим. ред.), ритуальную флейту и в течение четырёх часов до рассвета читал сутры, под которые я работал. И работая под эти сутры, я понял, что абсолютно полноценен, самодостаточен в этот момент.

— И, соответственно, сюжет мозаики был связан с шаманизмом?

— Там как раз сюжет, не связанный с шаманизмом. Нам объяснили, что местные не терпят, когда приезжают художники и делают что-то на тему шаманизма, с учётом того, что в моём творчестве и в этом проекте очень много про это. Мы ехали с готовым Дашиным эскизом, с Дашиными мыслями, но я её уговорил добавить русалку. Я работал по 20 часов в день для того, чтобы успеть сделать и то, и то, и ещё мы сделали несколько работ с видом на Байкал. И мозаики в Улан-Удэ, куда мы заезжали в середине всего мероприятия, буквально на три часа. Я сделал там, не помню, честно говоря, две или три работы, а потом словил солнечный удар, и у меня просто часть этого мероприятия выписалась из головы.

— В Улан-Удэ их легально делали?

— В Улан-Удэ совершенно прекрасная атмосфера, что ты можешь вообще никого не бояться. То есть я и здесь никогда не думал о том, что меня кто-нибудь заберёт. Но было очень много ситуаций, когда подходила полиция, спрашивала, что я делаю. Я говорил: мозаику. Они долго удивлённо смотрели на всё это дело, разворачивались и уходили. 

В Улан-Удэ уровень уличного искусства выше, чем в Москве, что не поражает абсолютно. Побывав, например, в Перми, я увидел, что там люди рисуют свободно, им никто не запрещает, они выбирают те локации, которые хотят. Понятное дело, что не будешь рисовать на памятниках архитектуры. Их там не очень много, много всего остального, и вот это всё остальное, что там, что в Мурманске, совершенно спокойно урабатывается местными художниками на достойном уровне.

Ещё хочу рассказать про Бурятию. В крайний день перед отъездом мы пришли в центр современного искусства сделать мозаику и познакомились с массой интересных людей, в том числе и с Маратом, великолепным, на мой взгляд, театральным режиссёром-постановщиком и создателем декораций. Просто потрясный пацан, работал пять лет в Цирке Du Soleil, у него такой хороший подход, очень хороший бэк, и он делает так, как я в Москве не видел. Он молча посадил нас в машину и увёз в горы. Мы ехали вдоль горной цепи бурятских, совершенно потрясающих, неимоверных, абсолютно мультяшных гор, и я смог увидеть, как в них садилось закатное солнце. И этот бегущий закат просто взорвал мне голову. Потом мы заехали на сопку, где я помедитировал на его догорающие остатки. Это было просто восхитительно и вообще починило хорошо голову, выстроила мне цепочку: зачем я, что я, что я должен делать дальше. Пришёл ответ: я должен ебашить! Собственно говоря, так появилась новая работа, которую я собираюсь в ближайший месяц сделать в Москве вдоль железной дороги. Надеюсь, получится это всё сделать рядом с метро «Авиамоторная», там как раз подходящая стена.

Важная мысль меня не покидает до сих пор. До этого, к сожалению, я сам выстроил свою жизнь так, что вокруг меня было очень много заботы и опеки. Это прекрасно, тем людям, которые были рядом, огромное за это спасибо, но художник не должен быть в таких условиях, потому что это разлагает. Я почувствовал к своим 40 годам, что начинаю гнить. И если я сгнию, то и весь этот проект загнётся.

— Но все равно предполагается, что в проекте участвуют двое…

— Да, мы продолжаем участвовать вдвоём. Единственная разница, что проект несколько изменится в том плане, что наконец-то каждый из нас сможет делать ровно то, что хочет, без компромиссов. Дарья Антоновна сказала, как это должно выглядеть, и никто не будет ей возражать. Как я сказал, это должно выглядеть, я так и сделаю. У меня не будет надобности договариваться, искать какое-то решение. Потому что много наших крупных работ, которые я задумывал, выходят не совсем такими, как я хочу. Они выходят классными, всем нравятся, но помимо моего есть ещё и Дашино видение, и нам приходится в этом плане искать компромисс. Наконец-то мы смогли выстроить свою жизнь так, что в творчестве этих компромиссов больше не будет.

— В одном из интервью сказали, ваш творческий процесс выглядит средневеково. Можно ли его изменить с учётом новых реалий?

— Это не нужно, и это меняться не будет, во всяком случае, с моей стороны. Я рисую от руки и дальше, собственно говоря, всё по той же технике. Я не хочу использовать современные технологии для этого. Для кого-то они хороши, некоторые используют Midjourney или ещё что-нибудь, чтобы накидывать образы. Это тоже путь, я не осуждаю. Но я хочу делать всё так, как это должно быть на мой взгляд.

— И только зеркало использовать?

— Помимо зеркала мы добавляем и витражные стекла, и кабошоны (обработанный камень, которому придана гладкая, выпуклая, отполированная поверхность без граней – прим. ред.), и ещё что-то. А зеркало – это наш основной магический материал, который и обеспечивает интерактивность существования этого проекта. Потому что, допустим, нарисованное граффити или сделанное в витражных стёклах не привлекает такого количества даже не внимания, а взаимодействия. А наши работы, сделанные из зеркала, очень сильно провоцируют людей. Провоцируют на всякое: на позитив, на негатив, есть люди, которые приходят и каждый год одни и те же работы оттирают после покраски коммунальщиков. Приходят какие-нибудь девочки с монеточками и оттирают это всё, потом приходят люди посерьёзнее с растворителем. Это по всему городу происходит. И это прекрасно! Некоторые работы уничтожают, разбивают, на них плюют, их срывают. Такое случается даже в процессе монтажа, пару раз было такое. И это, по сути, сотворчество, взаимодействие со зрителем, это как раз то, что позволяет и нам прорабатывать потери и прочее. 

Каждая работа, которая уничтожается, не отвисев неделю, – это очень большой груз. То есть ты чувствуешь дыру, но учишься с этим смиряться. Ты понимаешь, что единственное, что ты можешь – это просто делать больше работ. Неважно, провисела она, не провисела, уничтожили, разбили… Мы сделали на входе в Сьяновские каменоломни удильщика, так его вообще превратили в зеркальное месиво. Там вход в виде коллектора. И на входе мы сделали несколько работ, и внутри, какие-то работы до сих пор живые, но вот та работа, которая снаружи, её прямо уработали молотком или камнями, не пойму чем.

Утраченные «Черепахи»

И это всегда было. На «Менделеевской» у нас была топовая работа «Черепахи», которая всем очень нравилась. Я пришёл примерно через неделю, после того, как мы её сделали, она была уже заклеена объявлениями, потек плевок на ней, был след от ботинка, трещины… И ты понимаешь, что прошёл человек, у которого очень много боли и ярости, и он её просто всю выместил, увидел себя в зеркале, и что-то изменилось – и в худшую ли, в лучшую ли сторону, неважно, но ты что-то поменял.

Или же приходит девочка, уже взрослая, 23 лет, и говорит: я росла на ваших работах. Мне вообще это мозг взрывает: приходит взрослый человек, который рос на наших работах, и его это сподвигло пойти в искусство и заниматься творчеством.

Ровно для этого мы и работаем, чтобы менять в людях восприятие, заставлять, по сути, принимать красоту и искусство. Вот это наша основная задача как проекта, как художников, моя, во всяком случае. Не знаю, что Дарья по этому поводу скажет.

— Мы с ней говорили, что ей бывает страшно выходить на улицу, а вам, наоборот, это нравится…

— Я чувствую страх точно так же. Конечно, ты перебарываешь этот страх, делаешь шаг, идешь вперёд. Только так это работает. Дарья очень нервничает всегда на каких-то несогласованных монтажах, её очень сильно это нервирует, меня это тоже нервирует, но извините… Мы выбрали путь уличного художника.

На самом деле, у нас-то вообще никаких проблем! Потому что людей, которые работают баллонами, принимают постоянно, в Москве они все зашуганы, они все на стрёме. Как только ты выходишь к стене с баллонами, скорее всего, к тебе сразу приедут люди с мигалками, и ты как-то должен с ними договариваться. Нас, слава богу, за все 13 лет существования проекта ни разу не забрали в полицию, ни разу не выписали ни одного штрафа. Всегда, если приходили полицейские, мы довольно спокойно договаривались. Никаких не надо было денег, они просто видят, что мы делаем. Они такие же люди, как и мы с вами, поэтому у них есть своя голова на плечах. Они понимают, что мы не портим стену, а делаем искусство. 

— Ну и потом некоторые работы становятся символами района, как осьминог на «Алексеевской».

— К сожалению, сейчас осьминог сильно разваливается, от него где-то треть осталась. Просто там сложная реставрация, и мы каждый раз просим администрацию района выделить нам каких-то денег на это дело. Но они выделяют на это дело пару работников ТСЖ, которые просто красят поверху, как могут, и дальше всё продолжает сыпаться. Ника железобетонно стоит уже какой год, хотя и её лет пять назад пытались снести и уже снесли две стенки, которые были помимо неё, почти всё зачистили. Уже начали к ней подходить, но я приехал и разобрался, собрал вокруг себя местных жителей, мы влупили этой администрации, которая сидит в соседнем доме. Приехал бандюган, который это всё дело продавал, он сначала пытался быковать и давить в стиле 90-х, но когда увидел, что это не работает, и вокруг меня как минимум мамочек с колясками десять штук, и журналисты уже едут, он в общем-то дал заднюю. Они оттуда вылетели… Вообще, это была скульптурная мастерская от Союза художников, непонятно, как эта хуета туда влезла. Но работу мы отстояли.  

— Кроме Москвы вы много городов отметили своим творчеством…

— Не так уж и много, прямо скажем, но работ приличное уже количество набирается по другим локациям. И в Индии есть работы, и в Шотландии, и в Британии, и во Франции, и в Черногории.  

— Известно, как за границей люди относятся к работам? Проще, чем в России?

— Когда мы делали в Париже работы, Даша очень волновалась, а я совершенно не волновался, потому что мы были настолько на респектах. К нам подходили, предлагали помощь, выпить, покурить, что угодно! Отношение было крайне позитивным. Но я вам так скажу: и в Москве крайне позитивное отношение. Когда мы делаем что-нибудь крупное, это занимает некоторое время, то в какой-то момент обязательно придут детишки, которые попросят кисти и будут, измазанные в краске, фоны какие-то делать. Обязательно придут мамочки, просто прохожие. Негатив встречается очень редко.

Как-то пришла тётенька, которая сказала: я председатель клуба любителей Майкла Джексона. А мы как раз делали быка на будке (на юго-западе Москвы, в Обручевском районе – прим. ред.), и там нужно было счистить работу с Майклом Джексоном, у которой низ облетел, половина лица. Это было большое граффити, примерно 70 квадратных метров. А Майкл уже сильно поплыл, потому что сначала его одна команда делала, потом другая команда реставрировала, потом третья команда реставрировала, и у него лицо стало как после пластики.

«Бык»

— Как он сам себе сделал!

— Да. Стою я, работаю, приваливает тётенька и начинает совершенно истерично орать: это наш Майкл, не трогайте нашего Майкла, я завтра приведу сюда 100500 его поклонников. Я думаю: ну, завтра будет отличный день, повеселимся. И продолжил работать. Она, к сожалению, не пришла и поклонников не привела, видимо, забили. Но потом чувак, который исполнял этого Майкла Джексона, сказал нам спасибо за то, что его сносим. Работа уже пришла в негодный вид, и они восстанавливать её не хотели.

И ещё был момент, уже к концу работы, когда нужно было или оттирать, или дождь клеить, там несколько тысяч дождинок. А там такое место: холм, заросший травой, на нём будка стоит, здоровенная ТЦПшка, и я смотрю, газон как-то странно разрыт, и что-то оттуда торчит. Я рукой продавил и понял, что внутри кость… У нас был склад в местном «Жилищнике», я пришёл туда и сказал: я, конечно извиняюсь, но у вас там труп во дворе зарыт. Некоторые знали, но побоялись звонить в полицию. Потом всё же пришла полиция, долго рядились, кто будет откапывать, а потом выкопали оттуда гигантскую собаку, здоровенного алабая. И по камерам выяснилось, что две старушки из соседнего дома закопали собачку просто посреди двора. А ведь по закону так животных хоронить нельзя. В итоге полицейский закрыл глаза, попросил местных работников пригнать им тележку. И вот две старушки с мёртвой собакой на тележке уходят вдаль. 

— Кинематографично.

— Вообще эта работа была крайне интересная по событиям.

— Недавно вы объявили, что приглашаете волонтёров на новый проект. Как вы относитесь к появлению последователей? У вас же и мастер-классы бывают?

— К обучению я отношусь прекрасно. Периодически приходят люди на мастер-классы, есть те, кто постоянно ходит, есть и те, кто, поучившись, решает заниматься именно этим. Я очень положительно отношусь, потому что сейчас нечасто встретишь людей, которые хотят что-то делать руками. В основном, люди предпочитают нейросетки и какой-нибудь хорошо написанный текст вместо того, чтобы сделать действительно что-то, что останется на века. Кто увидит эти изображения, собранные нейросеткой, через 50-60 лет? Никто. Они просто нахер не нужны будут.

Конечно, приятно денег зарабатывать по-быстрому – на рекламе, на фестивалях, на грантах. Но это не наш метод! Мы другим занимаемся: делаем вечное искусство. Будет эта стена сто лет стоять, будет эта мозаика на ней сто лет висеть. Ещё через сто лет её можно отреставрировать. Вот это то, что мы хотим после себя оставить.

— При этом художественного образования у вас нет.

— У меня нет. Но у меня очень много набралось опыта на эту тему, и, по сути, у меня есть художественное образование, которое я получил в Симоновом монастыре, научившись делать витражи. Первые несколько лет с Дарьей на монтажах я учился, как красить фоны, как то, как сё. Я выдавал какую-то идею, но мне не хватало скилла для её реализации. Соответственно, Даша это отрисовывала, делала картоны, размечала на стене, и мы работали. Через некоторое время я просто понял, что научился делать это сам и могу выражать свои мысли. Большая часть уличных работ за последние 8-10 лет, средние, мелкие работы, все собственноручно нарисованы, смонтированы, экспонированы и отгравированы мной. Есть какие-то наши общие работы, но большая часть именно стрит-арта – рыбки, всякие гады, химеры – я рисовал сам.

— Как вы делали, например, большого дракона на здании «Авиапарка»?

— Дракон Хаку – это наше общее понимание. Мы решили, что хотим делать Хаку, Даша отрисовала его прямо вручную на стене, и дальше мы его там несколько недель выкладывали. А потом появилась мурена (другая мозаика на том же торговом центре – прим. ред.). Изначально это должна была быть просто аквалангистка в акулах, но сам «Авиапарк» нам подкинул идею, что у них в аквариуме теперь живут две мурены. Я, соответственно, сел в позу, сделал фотку, отправил её Дарье, и после этого появилась мозаика.

«Дракон Хаку»

— Если вы делаете большие коммерческие работы, за ними следят потом? Не допускают такого, чтобы они были утрачены?

— Большие коммерческие работы обычно находятся в каких-то закрытых местах. У нас по городу коммерческих работ нет вообще. Вы думаете, что нам «Авиапарк» заплатил? Ни копья вообще. Мы выложили эскиз и искали стену под Хаку. И «Авиапарк» к нам обратился, сказал, что вот у них есть подходящая стена. И на этом всё: они выделили стену, подогнали леса и дали помещение под склад. Денег никаких даже не обещали, даже не планировали. Мало того, когда вторую работу мы делали, и они скинули что-то на клей. Это мы из своего кармана купили клей, и потом течение месяца они гундели, как они не хотят нам за него обратно бабки башлять. «Авиапарк» мог бы вложиться и в раскрутку, и то, и сё, но им не надо. У них другое понимание, совершенно другой подход.

Для нас стена на «Авиапарке» – это холст. Если дают, берёшь и делаешь. Это же нам надо, а не им. Но они загорелись, им очень понравилось, они очень хотели, чтобы у них это было, но финансово вкладываться не хотели. Просто всем кажется, что «Авиапарк» забашлял нам адские миллионы, но это всё домыслы.

— Расскажите, под какую музыку вы работаете? Вы сами уже сказали про Егора Летова.

— Да, в последнее время, это Егор Летов, это группа «Порез на собаке», из иностранных люблю Radiohead, Portishead. Какой-то интересный русский рэпчик типа «Птицу емъ». Одна из моих любимых групп – Tool. Я считаю, что так, как они делают, так и должна строиться музыка в этом жанре. Всегда стараюсь находить что-то интересное. Иногда какой-нибудь американский рэпчик, но я его давно не слушаю. В целом сейчас настроение – Егор Летов.

— С чем это связано?

— И с личными переживаниями, и с тем, что происходит сейчас в стране. Тексты Летова со временем сильно раскрываются. В юности я его слышал, мне не нравилось, потому что был совершенно другой вайб. А сейчас они по-другому заходят. Это великолепный поэт, на мой взгляд, это один из последних поэтов эпохи серебряного века. Он умудрился сохранить традиции русской поэтической культуры. Неважно, как он кричит, и какая музыка его сопровождает, когда ты вслушиваешься в текст, ты всё понимаешь.

— А кроме музыки и искусства что вам нравится? Чем увлекаетесь?

— Я люблю смотреть аниме в большом количестве. Мне нравится «Монолог фармацевта», я его постоянно смотрю сейчас, а вчера буквально посмотрел аниме «Одержимые смертью». Нарисовано просто потрясающе! Про самураев, там кровяка, конечно, смотришь через два пальца, но очень круто сделано. Первая часть «Саги о Винланде» была очень хорошо сделана, «Клинок, рассекающий демонов»… Оттуда черпаешь какие-то образы, визуальные зацепки, что-то по цвету ловишь. А синематограф я не люблю. Раньше я смотрел много фильмов, а сейчас у меня на это нет времени, я и аниме не смотрю – я фигачу.

— Я многим задаю вопрос про возраст. Вы сами сказали, что вам 40 лет. Как вы можете охарактеризовать своё поколение?

— Моё поколение практически целиком проёбано. Я рос в Москве. Пацаны из моей школы либо спились, либо сдохли. Поэтому вырваться из этого контекста – очень важная для меня вещь. В 1990-е я видел агрессию, мрак. Честно говоря, я сейчас не пересекаюсь со своими одноклассниками, потому что я ни в одной школе нормально не ужился. Недавно я видел одну свою одноклассницу, и охренел оттого, что у неё практически нет зубов, хотя в школе она была красивой девочкой. И видел двух одноклассников, которые выглядели как бомжары. Обидно, ведь это были умные пацаны. 90-е годы оставили для моих ровесников серьёзные повреждения. Бандосы подъезжающие, лавочки засранные, окурки, бутылки везде, заходя в подъезд, я видел, как какие-нибудь пацаны что-то варят на ложке… Я помню коллектор, полный детей, которые нюхали клей, и через пару дней – коллектор, полный мёртвых детей.

— В чём вы видите выход? Как не допустить повторения такой ситуации?

— Я коммунист. Я считаю, что самое светлое время в нашей стране было – не 80 лет коммунизма, потому что он был разный, – но первые 50. Это было то, что нужно. А до этого была первая революция и Временное правительство, которое окончательно засрало страну. И на полнейшем развале и сгоревшей практически стране появился коммунизм. И организовали нормальное государство. Если бы мы не получили «железный занавес» после 1946 года, мы бы развивались как Китай, только быстрее.

То, что сейчас происходит… Я вообще не понимаю, почему люди чем-то недовольны. Вы хотели капитализм, вот мы живём в капитализме. Если кому-то сейчас что-то не нравится, они могут предъявить претензии исключительно себе. Дороги, машины, инфраструктура, есть что пожрать. И это примерно везде так: приезжаешь в Мурманск, там цены на рыбу выше, чем в Москве, а на всё остальное – ниже. Приезжаешь в Улан-Удэ, смотришь на ценник, там кофе в аэропорту стоит 150-200 рублей. У нас в аэропорту кофе – пятихатка. И зарплаты у людей – у тех, кто работает – нормальные. Я не вижу сейчас никаких проблем в своей стране кроме проблем отдельных людей, которые бросают бычки на пол, нажираются, дерутся… Хочешь что-то изменить – начни с себя! Не надо никому ничего предъявлять. Стань хорошим, и всё наладится.

…И, кстати, рыбку-воробушка на Ленинградке, мозаику, за которой я следила несколько лет, не так давно сбили окончательно и закрасили белой краской.

Фото предоставлены Дарьей и Иваном Никитиными



Мы используем файлы «cookie» для улучшения функционирования сайта. Если вас это не устраивает, покиньте сайт.
Оk